Niro. Сборник рассказов.

— Не сердись, Михалыч, — махнул рукой Кузнецов. — Просто дай «добро»… Ты же знаешь, какая работа предстоит мне сегодня.

Док (он же майор Никита Волощук) продолжал молча смотреть на полковника. Спустя пару секунд он отвел глаза, сделал несколько шагов к шкафу с лекарствами, без всякого повода переложил коробочки на полках с места на место, потом вернул все в первоначальное состояние. Зачем–то порылся в карманах халата, откашлялся, повертел в руках зажигалку; пару раз бросил на Кузнецова взгляды через плечо — взгляды то ли виноватые, то ли задумчивые. Полковник следил за каждым его движением, постукивая пальцами по подлокотникам.

— А если… — спросил, не оборачиваясь, док.

— Нет, — ответил Кузнецов. — Безо всяких «если». У меня все получится. Эту штуку запустят в серию. И наши парни смогут достойно отомстить за моего Витальку.

— Тогда почему вы отказываетесь от контроля? — повернулся врач к полковнику. — Ведь никаких «если» нет.

Кузнецов на секунду задумался, вспомнив ту маленькую иголочку, что впервые за всю жизнь кольнула в сердце час назад. Действительно, почему?

— Не хочу отвлекать тебя от дел более важных, — улыбнулся полковник. — Сколько раз за последние четыре года — а ведь ты здесь именно четыре года — испытания отменялись по причине проблем со здоровьем?

— Я помню все случаи наизусть, — коротко хмыкнул Михалыч. — Три раза. Дважды — по пьянке. Один раз…

— Когда Пронин застрелился. Я тоже помню. Вместо того, чтобы проводить медосмотр, ты констатировал смерть. Так посмотри же на меня — я трезв, как стеклышко, стреляться не собираюсь, последний раз я чихнул примерно полгода назад — и ты же сам справился с этой проблемой в течение двух минут, допустив меня до стрельб; что же еще может произойти со мной в самом расцвете лет?

Волощук принялся разглядывать свои ладони, потом повернул их вниз, внимательно рассмотрел каждый ноготок, сжал–разжал кулаки… В его голове шла упорная борьба здравого смысла и инструкций. Кузнецов закинул ногу на ногу, расслабился. В исходе этой внутренней борьбы он был уверен.

Спустя минуту Волощук подошел к своему компьютеру, нажал несколько клавиш — на экране появилась фотография Кузнецова и несколько строк текста. Шумно выдохнув для храбрости, майор набрал необходимую команду — и на личной карточке полковника, прикрепленной слева на груди, зажегся зеленый квадратик. Его достаточно яркий свет давал право Кузнецову проходить в любое служебное помещение на стартовом этаже.

Полковник благодарно кивнул, встал, пожал Никите руку. Потом повернулся и вышел из медотсека, направляясь навстречу новой работе.

Волощук сел в кресло, которое было еще теплым, подключил к своим запястьям пару датчиков, снял кардиограмму, истинно медицинским непонятным почерком написал в верхнем углу фамилию «Кузнецов» и, даже не взглянув на нее, пришпилил степлером к личному делу полковника.

* * * * *

Кузнецов всегда думал, что пригодность человека к военной службе можно определить по одному–единственному критерию — по его отношению к эстетике оружия. Он неоднократно спорил со своими коллегами по службе на эту тему, приводил массу аргументов в поддержку своей версии, но находил понимание далеко не всегда. Он не умел спорить; точнее сказать, он разучился это делать, несмотря на два высших образования — инженерное и военное (за плечами была Академия Бронетанковых войск). Армия вынудила его быть прямолинейным, не терпящим возражения человеком, и поэтому все его аргументы обычно воспринимались только в виде приказов.

Он считал — и так было уже очень и очень давно, с детства — что вычислить внутри вас склонность к военному делу очень просто. ДОСТАТОЧНО ВЫЯСНИТЬ, ВИДИТЕ ЛИ ВЫ КРАСОТУ В ОРУЖИИ. Если да — то есть, если вы в состоянии оценить оружие как произведение искусства, испытывать некое вдохновение, держа в руках пистолет или прижимаясь щекой к холодному прикладу, восхищаться изгибами торпедного катера и фигурами высшего пилотажа — вы просто созданы для того, чтобы носить погоны. Если нет — вы обречены всю жизнь быть «пиджаком», человеком, далеким от суровых армейских будней, особью второго сорта.

Кузнецова всегда привлекало оружие. Еще со школы он пронес это ощущение благоговейного трепета при взгляде на средства умерщвления людей. Начав посещать с шестого класса стрелковый кружок, он втянулся в этот процесс на уровне зависимости — приклад «мелкашки» вызывал в нем бурю ощущений, не сравнимых с теми, что возникали при решении квадратных уравнений и разглядывании тычинок и пестиков. Лежа на драном матрасе в школьном тире, установив локоть левой руки в правильную позицию и удерживая тяжелую для школьника винтовку нетренированным еще запястьем — он был и Робин Гудом, и Кожаным Чулком, и Вильгельмом Теллем одновременно. «Правая нога — продолжение ствола». Он сам был продолжением ствола.