Niro. Сборник рассказов.

«Кого же тогда надо было лишить жизни — вместо нее?» — прозвучал в ушах голос Путевого Обходчика. И Сергей понял — он тогда должен был назвать имя этого безумца, убившего двоих человек, имя Вальтера Прегера. Но Путевой Обходчик понял это сам — и без чьих–либо указаний. Он смотрел на происходящее глазами атланта, окутав голову статуи оранжевым сиянием. Сам атлант, казалось, обрел собственный разум — он ощущал боль в груди, видел все перед собой как на ладони и в одно мгновение вспомнил все — как ОНИ познакомились, как иногда гуляли под стенами музея, какие у НИХ при этом были глаза, и как потом она была убита у его ног — два года назад или сегодня. Но нет — одного раза достаточно.

Когда Вальтер во второй раз поднял револьвер, Сергей уже стоял на ногах. Анна прижалась к нему всем телом и дрожала от страха. Все должно было решиться через секунду. Но экс–майор не успел…

В тот момент, когда его палец пополз к спусковому крючку, атлант опустил руки…

И НА ВАЛЬТЕРА ПРЕГЕРА УПАЛО НЕБО.

Никогда не стреляйте в пленных. В женщин. В стариков и детей. Иначе вы сами станете мишенью. Мишенью Путевого Обходчика, стоящего за спиной каждого слабого и обиженного. В его руках — БЕСКОНЕЧНОСТЬ. Но он в любой момент может прервать её для того, кто ЗАБЫЛ.

ПОМНИТЕ.

ЭПИЛОГ.

«Души не должны блуждать в поисках света. Свет в них самих.» Так сказал Путевой Обходчик, простившись с Каменским. Его тысячелетний путь закончился, можно было снять оранжевый жилет — одинокий кельтский воин через десять веков нашел свое счастье с чужой женой…

Путевой Обходчик сделал свой последний подарок — и исчез. Попрощайтесь и вы с ним, но помните — у вас, у каждого, есть свой Хранитель судьбы, идущий по рельсам в оранжевом жилете.

ПОМНИТЕ.

Настоящий полковник

За окном моросил мелкий дождик; настолько мелкий, что казался просто водяной пылью. Полковнику так и хотелось уткнуться лбом в оконную раму; а лучше прижаться к холодному стеклу, чтобы ощутить десятым чувством эту мерзкую взвесь брызг сквозь прозрачную преграду. Одновременно в нем боролись два желания — выйти под дождь и пропитаться насквозь мелкими капельками против того, чтобы остаться дома — навсегда. Никогда не высовывать носа за дверь. Никогда.

За грудиной кольнуло. Чуть–чуть, самую малость. Полковник незаметно для адъютанта скрипнул зубами. Старость начинается тогда, когда ты вдруг замечаешь, что у тебя есть сердце… Сорок четыре года — маловато для старости. Хотя, кто знает — может быть, в самый раз.

Фотография. В книжном шкафу под стеклом. Молодой парень, капитанские погоны, летная форма. Там, на фотографии, все еще живы… И никто не виноват. «Понимаете, искусственный интеллект…» Не распознал. Ошибся. С кем не бывает.

Рядом с фотографией — две медали. Причем одну из них Кузнецов вынужден был всегда прятать, если приходили нежданные и непосвященные гости. Нельзя было. На медали — название города, в котором официально русских не было никогда. «Над всей Испанией безоблачное небо».

Полковник прикоснулся кончиками пальцев к стеклу. На улице действительно было прохладно, осенний ветер ворошил листву; короче, «Болдинская осень». Пушкин в такую погоду, наверное, писал что–нибудь очень и очень пессимистическое — а вот полковнику Кузнецову надо было сосредоточиться и выдать на поверхность сознания светлые и прекрасные мысли; что–то о цветах и бабочках.

За спиной раздался шорох — адъютант, устав ждать, начал ерзать на табуретке у двери. Кузнецов немного повернул голову в сторону — шорох прекратился; прапорщик почувствовал недовольство начальника, напрягся, даже дышать стал намного тише. Уходить не хотелось — и не потому, что над Кузнецовым довлело какое–то предчувствие, нет. С ним просто случилась метаморфоза на уровне менталитета — ему надоела война. Она так долго продолжалась, что даже солдаты, подобные Кузнецову, устали от нее…

— Пора, господин полковник, — опасаясь гнева начальства, тихо проговорил адъютант. — Машина прогрета. Зонт не забудьте…

— Не забуду, — буркнул Кузнецов. — Где фляжка?

— Я… — засуетился на табуретке прапорщик. — Вам нельзя, господин… полковник… Врач… Вы же…

— Да, — коротко отрезал Кузнецов. — Где фляжка?

Адъютант не стал дальше сопротивляться. Откуда–то из глубин кителя на свет была извлечена серебристая сверкающая посудина, не издавшая при этом ни единого всплеска, будучи наполненной под завязку. Полковник протянул к ней руку, привычным движением отвинтил красивую ребристую крышечку, опрокинул горлышко себе в рот. Внутренности тотчас же наполнились ароматным обжигающим теплом, удары сердца стали ровнее — насыщеннее, что ли.