Niro. Сборник рассказов.

А полковник, застывший в кресле восковой куклой, не замечал, как перед глазами цветными кругами проносятся модели самолетов, когда либо участвующих в полиморфной маскировке пришельцев. Он отрешился от происходящего; даже контрольные сигналы с костюма, должные приводить его в чувство при отсутствии активности, не доставали его. Полковник впился глазами в пилотскую кабину «Ила», в которой угадывались два человека, держащие руки на штурвалах. В этот момент просмотр ассоциаций закончился.

Перед глазами появилась надпись, продублированная все тем же приятным женским голосом в наушниках:

— Цель опознана как мирная. Огонь не открывать.

— Нет, — шепнул полковник. — Огонь… Это… Огонь…

— Оператор полигона — «Рыбе–молот». Ваши команды не проходят ввиду их ошибочности. Костюм отследил ваши реакции — вы опознали наш самолет АБСОЛЮТНО правильно. Даю добро борту «шестьдесят два тринадцать» на проход над полигоном.

— Принял, — ответил все тот же молодой задорный голос. — До встречи на ужине!

— Удачи, — усмехнулся оператор.

— Нет, — упрямо говорил Кузнецов. — Они… Это обман.

— «Рыба–молот», возвращайтесь в ангар…

Полковник беспомощно взмахнул руками, ожидая реакции автоматики. Ничего не произошло. Оператор был, судя по всему, встревожен поведением Кузнецова и дистанционно влиял сейчас на боевой компьютер. Контрольные огни на турели погасли, стволы кивнули и встали в походное положение — вертикально в зенит.

— Я ОШИБСЯ! — закричал Кузнецов. — Я ОШИБСЯ! Надо атаковать! Огонь!

Сердце вдруг ударило его в грудную клетку изнутри, словно пытаясь вырваться на свободу; потом сжалось до размеров теннисного мячика — полковник дико закричал от боли, одновременно пытаясь освободиться от эластичного облегающего костюма. Боль не отпускала; все тело мгновенно покрылось крупными каплями холодного пота, заставляя костюм намертво прилипать к телу. Кузнецов кричал, кричал, кричал… Из его рта вырывались жуткие нечленораздельные звуки, тело сводило судорогой, но он продолжал стягивать костюм, разрывая его сочленения, выдирая контакты — он видел перед собой только одну цель; он должен был справиться с ней во что бы то ни стало.

Наконец, обнаженное тело полковника оказалось на свободе. На секунду он крепко прижал руки к груди там, где сердце — словно пытаясь унять боль. Но потом тело рванулось в люк, наверх, на броню. Так он и выбрался в сумерки полигона — голый, сверкающий от пота, трясущийся от боли, крика и судорог. Оператор что–то орал в наушники, оставшиеся в капсуле — но полковник не обращал внимания на это. Он нашарил слабеющей рукой у основания турели блок управления — тот самый, который общался сначала с оператором, потом с костюмом полковника, и только потом с боевым алгоритмом. Вырвав из его недр, напичканных морем проводов, несколько контактов, он быстрым движением о заусеницу люка рассек кожу на предплечье, обнажил датчик и приложил к нему серебристую пластину.

Новый приступ боли, крик, который заглушил жужжание сервомоторов, откликнувшихся на прямой контакт со стрелком. Турель зашевелилась; в замковой части открылись две рукоятки с несколькими кнопками; вспыхнули сигнальные лампы боевой готовности.

Далеко отсюда, на крыше операторской башни, появился снайпер со стационарной винтовкой и осторожно пополз по покатой крыше к леерам; приказ был однозначен — не допустить стрельбу, нейтрализовав сошедшего с ума полковника.

Но Кузнецов успел. Он ухватился за рукояти, развернул стволы и, найдя на темнеющем небе подсвеченный сигнальными огнями самолет, нажал на гашетки. Стволы отозвались на это прикосновение грохотом и россыпью разлетающихся огромных, раскрасневшихся гильз. Длинные трассирующие нити протянулись к «Илу» и вонзились ему в крылья и хвост.

— ВИТА–А-АЛЬКА! — кричал полковник, намертво вцепившись в пулемет. — ПРОСТИ МЕНЯ, ВИТА–А-ЛЬКА–А-А!

И когда самолет ярко вспыхнул в небе и превратился в яркий огненный шар, расцветив окрестности в оранжевые тона — только после этого полковник рухнул на броню, даже не заметив того, как ударился головой об основание турели. Страшная, нечеловеческая боль в груди затмила все — он выгнулся дугой, разгребая будто чужими руками теплые гильзы, быстро остывающие на ветру. А они звенели, осыпаясь с борта, звенели…

— Прости… — в последний раз шепнул Кузнецов. Потом сжал в руку горячую гильзу — и умер.

И только оператор полигона да снайпер на крыше видели, как из огненного шара вывалился покореженный «гриб» шляпкой вниз и упал в рощу…

* * * * *

Генерал аккуратно уложил орден в коробочку, протянул жене Кузнецова, постаревшей в одно мгновение лет на двадцать.

— Честь имею, — козырнул он ей. — Ваш муж был и останется для нас примером во всем… Простите меня.

И, не дожидаясь, когда у женщины сдадут нервы, он вышел на улицу; адъютант Кузнецова, сопровождавший его до квартиры, ждал возле машины.

Генерал покачал головой: