Niro. Сборник рассказов.

Сапоги шлепали по раскисшей земле, брызги разлетались в разные стороны, облепляя изумрудную после дождя траву. Яркий солнечный свет слепил, заставляя щуриться; слезы невольно вытекали из уголков глаз на мелко дрожащие щеки. Середина лета…

(покосившиеся ворота, еле держащиеся на одной–единственной проржавевшей петле, скрип и ЗВУК…)

У ворот он остановился. Захотелось оглянуться, но он не стал этого делать, считая слабостью — а ему надо было быть сегодня самым сильным на этой земле. Провел ладонью по шершавой от многодневной щетины щеке; неприятное ощущение «живой наждачной бумаги». Удивился слезам — удивился искренне, поднеся пальцы с маленькими солеными капельками к самым глазам. Он не плакал уже очень давно, несколько месяцев. С тех пор, как стало ясно что спасение только в одном — войти в эти ворота…

(птичий крик где–то сбоку, внезапный порыв ветра, далекое громыхание ушедшей грозы и ЗВУК, ЗВУК!..)

Нащупал в кармане карандаш, погладил его, словно живое существо. Внезапно понял, что закусил губу — до крови…

(НЕ ПОМНЮ! БОЛЬШЕ НЕ ПОМНЮ!)

Кровь всегда имела вкус — несмотря на то, что мама с детства говорила ему о том, что так не бывает, что нет в крови ничего, способного вызвать вкусовые ассоциации. Но он почему–то никогда в это не верил — и очень быстро убедился в собственной правоте.

Что–то там шевельнулось, внутри. Где–то за воротами.

Он досчитал до десяти — вслух, громко, четко, будто в первом классе у доски. Это придало ему сил. Толкнул ворота — они жалобно скрипнули, прочертив по земле глубокую полуокружность и открывая путь вперед, в полумрак.

(за спиной — что–то тяжелое, железное; ноша не мешает, но и не радует)

Он шагает внутрь.

(ЗВУК врывается в его уши с новой силой, руки сами взлетают к вискам, и из горла вырывается нечеловеческий вопль; зеркало мелко вибрирует, искривляя пространство…)

* * * * *

Бурков, закрыв лицо ладонями, сидел на полу у стены. Майор внимательно смотрел на него, наклонив голову набок. Потом наклонился, поднял с пола свою дорогую ручку с золотым пером, хотел стукнуть ей несколько раз об стол, но передумал и положил в карман. Его пальцы мягко легли на папку, лежащую на столе; суставы тихонько хрустнули, майор принялся задумчиво изучать свои гладко остриженные ногти.

Пауза затянулась.

— Прогноз был плохой, — внезапно сказал Бурков голосом абсолютно спокойным и чистым. — С самого начала все знали, что ничего хорошего не выйдет.

Руки от лица он так и не убрал; он словно продолжал играть в прятки с самим собой.

— Тех, кто видел его сразу… Тогда, когда его привезли… Нас было всего три человека. Ах, да, еще анестезиолог, что ж я его–то позабыл.

Майор кивнул, сам не зная, зачем. Он просто чувствовал, что Бурков прислушивается ко всему, что происходит в комнате, что он УГАДАЕТ этот кивок. Так и случилось — это словно было сигналом к продолжению монолога.

— Я думаю, вы зря не стали читать… — заговорил вновь генерал, но майор его перебил — торопливо, будто боясь, что не успеет высказаться.

— Я читал. Раньше. И я, знаете, не мазохист — а там такие фотографии, что мороз по коже… Единственное, что хочется сделать — захлопнуть эту папку побыстрее и отодвинуть куда подальше. Простите, продолжайте.

Бурков, наконец–то, убрал ладони от лица. Майор ожидал увидеть там слезы — но их не было. Совсем.

— Он должен был умереть сразу, — произнес генерал, обращаясь куда–то к потолку. — Он выжил даже не случайно — ибо это нельзя назвать случайностью. Это вообще нельзя объяснить ничем — ни волей бога, ни судьбой. Ничем.

Майор кивнул. Фотографии в этой папке были достойны самого страшного атласа по судебной медицине.

— Нейрохирургия, сами понимаете, наука с одной стороны очень точная, дотошная и кропотливая, а с другой — допускающая множество приближений и допущений. Помните, в «Формуле любви» одну из знаменитых фраз земского врача — «Голова — предмет темный и исследованию не подлежит»?

— Да, конечно, — ответил с готовностью майор. Ответил слишком уж подхалимски, так что стало ясно, что фильма он не видел и о нейрохирургии имеет самое отдаленное представление.

Бурков криво улыбнулся, покачал головой и продолжил:

— Совещание наше было недолгим, но продуктивным. Он требовал немедленной операции, это было ясно без слов — но какой операции? То, ради чего мы закопали себя на полкилометра под землю в эти чертовы лаборатории, стоило слишком дорого, чтобы это можно было делать первому встречному. Все остальное не имело смысла…