Нити

Когда все кончено, Влад чувствует внутри себя темную сладкую волну. Ему страшно. Его трясет от той бездны мрака, что открылась перед ним в момент, когда отчим валялся на полу, жалкий и мерзкий, а он мог бы одним движением пальца снести ему голову. Влад понимает: у него есть некая способность подчинять себе людей. Он может заставлять людей делать так, как он хочет. Он может управлять ими, вести и направлять их. Как фигуры на шахматной доске. Как марионетки на ниточках. У него есть способность, великая темная сила, основанная на страхе. Неприметный, скромный, молчаливый, он вполне может быть невидимым, до тех пор, пока ему это выгодно. Но если возникнет необходимость, баланс изменится, и он выйдет вперед, и скажет свое веское слово. Неважно, кто управляет ситуацией в данный момент, неважно, каков расклад. Он способен перекроить все под себя быстро и без лишних проблем.

Еще одна картинка.

Вторая чеченская. Их рота расквартирована в одном из сел. Приходит донесение об атаке боевиков: взорваны склады, сбита «вертушка», семь «двухсотых». Их поднимают по тревоге и отправляют на зачистку нескольких деревень. Стоит октябрь, по колено в грязи, они на БТРах утюжат чеченские аулы, шугая по углам кошек и старух с детьми, но, конечно же, никаких боевиков нигде нет — все ушли в горы. Они с напарником заходят под прикрытием в каждый дом, в каждый сарай и нужник, готовые открыть огонь по всему, что движется. Нервы на пределе. Местные в открытую проклинают их. В одном из домов они находят брошенную амуницию и боеприпасы. Хозяйка визжит, как резаная. Лает цепной пес. Орут перепуганные дети. Пока напарник вызывает остальных, пока сослуживцы упаковывают вещи, Влад осматривает дом в поисках тайников. Пытается выяснить что-нибудь у мальчишки лет восьми, но тот молчит. Просто смотрит, грызет ноготь.

На обратном пути их колонна попадает в засаду. В вихре перестрелки его ранит осколком в голову, мир гаснет, как выключенная лампочка. Спустя какое-то время он приходит в себя в затхлом подвале. Рядом сидят боевики и внимательно рассматривают его. Он понимает, что разыграл самую худшую карту. Его будут пытать, морить голодом, пугать, издеваться. И только потом, когда им надоест, казнят. На камеру. Два месяца он гниет в подвале, пока ему не помогает сбежать тот самый мальчишка. Ночью, в конце декабря, по щиколотку в ледяной воде горной реки, он будет идти на север, к штабу. Еще несколько недель проваляется в военном госпитале с воспалением легких. И уже в общем коридоре, по телевизору увидит лицо того мальчишки, с навсегда открытыми от удивления глазами — деревню накрыли бомбами, пытаясь уничтожить боевиков. А вышло, что перебили мирных жителей.

Картинки наслаиваются одна на другую, перемешиваются как карты в ловких руках шулера перед раздачей. Кружатся, словно в хороводе, образуя цепь событий, из которых составлена жизнь этого человека по имени Влад.

Илья снова и снова вглядывается в них, внимательно просматривает. Пока не находит.

Вот оно, ключевое событие. Узловая точка, с которой все началось.

Он стоит посреди пыльной комнаты в московской квартире, стены которой увешаны пожелтевшими вырезками из газет. Заметки посвящены катастрофам, авариям, терактам, громким столкновениям. Каждый клочок бумаги помечен маркером — красные, желтые, синие значки и линии, соединяющие их и образующие на стенах квартиры причудливое переплетение геометрических узоров.

Пожар на Останкинской башне.

Взрывы в метро.

Столкновения националистов в Бирюлево.

Захват заложников в Норд-Осте.

Крушение авиалайнера над …

Массовая автокатастрофа под Питером.

Поезд сошел с рельсов недалеко от Рязани.

Массовое отравление…

Заметки устилают стены плотным ковром, тянутся от пола до самого потолка. Илья все быстрее и быстрее скользит взглядом по заметкам, следуя пальцем по линиям, от одного события к другому и шепча названия городов, номера машин, число жертв, их имена. У него кружится голова, его начинает тошнить, но сейчас очень важно сохранить рассудок, потому что ему потребуется свести все факты воедино. А ответ так близко, буквально под носом. Прорыв в сети. Еще прорыв. Ткань лопнула здесь, и там, и вон там. Нити разорвались. «Погибло… ранено… пропали без вести».

Он кричит.

Стены усиливают его крик, словно большой бетонный мегафон, направленный раструбом в небо. Он чувствует себя пульсирующим зубным нервом, который охватил кариес. Это дикая, ни с чем не сравнимая боль, помноженная на его личную трагедию и возведенная в степень. Его трясет, как в приступе сильнейшей лихорадки. Из глотки клочьями вырываются сгустки кровавой мокроты. В ушах — пронзительный звон на слишком высокой частоте, на границе слышимости, способный выбить ему барабанные перепонки, как пробки в бутылках из-под шампанского.

Еще немного — и конвульсии перекрутят его, как при эпилептическом припадке. Не стоило сюда приходить.