Ницшеанские размышления. Очерки по философии маргинальности

В уме Олега формируется и утверждается новая идея, выражающая уверенность в прогрессе человеческого разума и цивилизации. Это идея русского космизма: «Ведь может так быть, что за двадцать лет в Галактике уже столько всего изменилось, что люди перестали умирать. Если у людей много места, чтобы жить, – ведь столько свободных планет, – то всем хватит места. Природа, а это он учил еще на уроках Старого, рассчитала жизнь человека как защиту от гибели вида. В каждом биологическом виде действует один и тот же закон – продолжительность жизни одного существа должна быть такой, чтобы он успел дать потомство и по возможности помочь ему выжить. Рыбы, которые мечут икру, могут погибнуть сразу, потому что икринок очень много. Уже млекопитающим важно выкормить детенышей и, может, даже несколько приплодов выкормить, чтобы вид увеличивался. И люди когда-то жили лет по двадцать, по тридцать. А потом они начали обманывать природу, вот тогда человек и стал цивилизованным. Потом человек избавился от многих болезней и теперь живет до ста лет. Виду не нужно, чтобы человек жил до ста лет, а он живет. Значит, в этом есть какой-то смысл? Старый, когда Олег начал ему как-то развивать эту самую идею, сказал, что Олег – стихийный детерминист. Олег не стал спорить. Он уже твердо решил, что прав. Прав в том, что человек живет сто лет не случайно – так надо Природе. Она хочет заселить человеком Галактику, все те планеты, где нет своей собственной разумной жизни. А для этого нужно много миллиардов людей. И старые люди нужны, потому что они владеют опытом и мудростью. И они нужны на новых планетах, может, больше, чем на Земле. Без Старого и Томаса деревня давно бы умерла или стала дикой. Может быть, люди откроют вечную молодость. И бессмертие. Но это будет означать, что им предстоит совершить еще один прыжок – в другие галактики».[233]

Именно эта идея определяет завершение романа. Прибывшая на планету исследовательская экспедиция спасает жителей поселка. Культурная деградация предотвращена, научно-технический прогресс торжествует. Аналогичный финал и в «Городе без памяти»: ученые находят способ излечения планеты от всеобщей амнезии, и все снова возвращается на свои места. Разум побеждает не только смерть отдельных индивидов, но и преодолевает перспективу культурного регресса. Технократический утопизм одерживает полную победу.

Вместе с тем обращение к модели регресса позволило Булычеву раскрыть некоторые пограничные феномены человеческого бытия и культуры. И в «Городе без памяти» и в «Поселке» автор не доводит этот вариант до завершения, останавливается на границе, за которой человеческая культура переживает полное крушение. Трансгуманизм и особенно постгуманизм моделируют возможное бытие за границами человеческой реальности. Перспектива регресса подводит человека к границам культурного существования с противоположной стороны: она высвечивает горизонты не пост-, но докультурного и дочеловеческого бытия. Тем самым раскрывается и утверждается значимость самих границ для культуры и человеческого бытия.

Глава 3 Поэтика маргинальности

3.1. Поэтика трансгрессии: Гоголь, Белый и Ницше

Свою статью о Гоголе 1909 года Андрей Белый завершает такой формулировкой: «Быть может, Ницше и Гоголь – величайшие стилисты всего европейского искусства, если под стилем разуметь не слог только, а отражение в форме жизненного ритма души».[234] И в своем фундаментальном исследовании, увидевшем свет в 1934 году, Белый отмечает: «Только у Фридриха Ницше ритм прозы звучит с гоголевскою силой».[235] Данный момент заслуживает внимания исследователя. Ни Тургенев, ни Толстой, ни Достоевский не получили у Белого столь высокой оценки, как Ницше, удостоившийся титула едва ли не единственного наследника мастера русской словесности: «После Гоголя ни русская, ни мировая проза долго не знала таких звуков; они вырвались позднее… из прозы Ницше».[236] Дело не только в звуках. Стиль для Белого есть «форма жизненного ритма души». Соответственно, стилистическая общность указывает на родственность внутреннего мира, на общие тенденции в мышлении и мировосприятии. Отсюда следует, что в русской культуре вовсе не соперничавшие за звание «русского Ницше» Л. Шестов, В. В. Розанов или Н. А. Бердяев обнаруживают наибольшую близость воззрениям немецкого философа. Подлинным соратником Ницше, согласно Белому, следует признать Гоголя. Точнее, Ницше следует считать истинным последователем Гоголя. Ключ к этому внутреннему родству лежит не в провозглашаемых идеях, вошедших в учебники по истории литературы и философии, но в поэтике прозы Гоголя и Ницше. Именно анализ поэтики позволит вскрыть тот глубинный жизненный ритм души, который, по Белому, объединяет Гоголя и Ницше больше, чем кого бы то ни было.