Нью-Йоркская школа и культура ее времени

То, что Ллойд назвал буржуазным предрассудком, несомненно, получало все большее распространение среди художников. В последующие пять лет художники один за другим заявляли о своем освобождении от пут диалектического материализма и линейной истории посредством индивидуально преобразованных мифов. Среди художников, освободившихся от власти марксистской риторики в результате возрождения американских мифов, были Ротко, Готтлиб, Стилл и Ньюман. В то время как Нью-Йорк полнился дискуссиями, шедшими в левом крыле художников и в профсоюзах, Ньюман предпринимал неустанные попытки усовершенствовать свое творчество с помощью анархических взглядов. Хотя многие художники утешались доморощенной философией личной свободы, взгляды Ньюмана, по-видимому, сформировались гораздо раньше, под влиянием систематического чтения философских произведений анархической направленности и приверженности отголоскам местной анархической традиции. Как отмечает Томас Хесс⁵², Ньюман, в отличие от многих своих собратьев, был продуктом Нью-Йорка и получил образование в лучших традициях здешнего Городского колледжа, известного своими блестящими выпускниками. Он обладал исключительно пытливым умом и, вероятно, получал от чтения гораздо больше стимулов, чем большинство художников. Поскольку же Ньюман был заядлым полемистом, обожал спорить и жаждал интеллектуального общения, в тридцатые годы его взгляды были известны очень многим друзьям-художникам. Его естественная склонность к доктрине личной свободы, несомненно, нашла живую поддержку у тех художников, кто не принимал догматической риторики «единого фронта».

Поскольку Ньюман был настоящим ньюйоркцем (а не сыном диких просторов, как Стилл, или истощенных шахт, как Клайн, не жертвой казацкого кнута, как Ротко, не сыном фермеров из прерий, как Поллок, и не истинным европейцем, как де Кунинг), он подхватил угасавшую традицию американского анархизма, которую затем упрочил посредством чтения европейских авторов. Эта традиция имела глубокие корни в виде нескольких утопических коммун, которые исповедовали анархические идеи. Так, Джосайя Уоррен прямо требовал абсолютной личной свободы. Что такое свобода, спрашивал он, и кто мне позволит определить ее для него? Никто не вправе ограничивать свободу другого: «Таким образом, каждый свободный человек во все времена должен быть господином сам себе. БОЛЬШЕ СВОБОДЫ НЕЛЬЗЯ СЕБЕ ПРЕДСТАВИТЬ. А МЕНЬШЕЕ СВОБОДОЙ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ!» Единственной основой подлинной свободы Уоррен считал «разобщение, разъединение, индивидуальность». Взаимопомощь, которая практиковалась в основанном им в Нью-Хармони (Пенсильвания) утопическом поселении, получила интеллектуальную поддержку большинства известных мыслителей Америки, в том числе Генри Дэвида Торо.

Абсолютный анархизм был самой привлекательной доктриной для Ньюмана. Хесс цитирует его высказывание тридцатых годов: «Моя политика была направлена на открытые формы и свободные ситуации. Я был очень активным анархистом… даже научился читать на идише, чтобы следить за газетой анархистов». Почти дадаистская склонность Ньюмана к созданию свободных ситуаций была продемонстрирована, когда он выдвинул свою кандидатуру на пост мэра Нью-Йорка, обещая среди прочего построить игровые площадки для взрослых. Его необузданный индивидуализм проявил себя не в политической или гражданской плоскости, а скорее на эстетическом уровне, когда порыв тридцатых годов сошел на нет. Незадолго до смерти он подтвердил свой романтический анархизм, написав предисловие к «Запискам революционера» Кропоткина⁵³.

Неприязнь Ньюмана к многочисленным политическим доктринам тридцатых годов, возможно, разделялась бо́льшим числом художников, чем принято считать. «В двадцатых и тридцатых годах, – пишет он в предисловии к запискам Кропоткина, – догматики всех сортов – марксисты, ленинцы, сталинисты, троцкисты – с таким пронзительным воем набрасывались на либертарианские идеи, что вы оказывались в накрепко запертой интеллектуальной тюрьме. Единственный свободный голос, который вы слышали, был вашим собственным голосом». Именно так обстояло дело для самого Ньюмана – энергичного, непокорного, задиристого спорщика. Его предисловие стало новой атакой на догму, которую он видел повсюду вокруг себя. Он выбрал анархизм, потому что эта доктрина предполагала творческий образ жизни, который, по его словам, делает все систематические доктрины неосуществимыми. Он восхищался Кропоткиным, потому что испытывал страсть к личной свободе. Эту страсть Ньюман использовал в интересах искусства, утверждая, что только художник способен вырваться из догматической тюрьмы. И еще он противопоставлял анархизм историцизму, главному врагу творческого воображения: