Нью-Йоркская школа и культура ее времени

Первые послевоенные выборы отразили благополучие, принесенное Америке войной. Дела у республиканцев шли хорошо; деловые круги имели широкое представительство во власти; либеральное законодательство, введенное сторонниками Нового курса Рузвельта в тридцатых годах, мало-помалу уходило в прошлое. Начиная с 1946 года бизнесменам удалось настолько успешно пролоббировать сокращение расходов на общественные нужды, что в пятидесятые годы некоторые социологи заговорили о периоде корпораций и конформизма (в то время как И.Ф. Стоун характеризовал их как «безумные пятидесятые»). Возродилась прежняя реакционная тактика, и ретивый амбициозный политик Джозеф Маккарти оценил выгоду «страха перед коммунистами», с помощью которого раньше удавалось отсрочить социальные реформы. Знаменательно, что Маккарти начинал карьеру в области недвижимости. Те, кто ждал наступления новой эпохи, ознаменованной государственным жилищным строительством и более либеральным планированием городов, оказались естественными врагами биржевиков. Маккарти, нападая на правительственные проекты в области градостроительства, сознательно стремился к политической известности. Его первой мишенью стал проект застройки нью-йоркского района Риго-парк, предполагавший обеспечение жильем 1424 семей фронтовиков. В 1947 году Маккарти (в то время представлявший индустрию сборных конструкций) посетил стройку, а затем созвал пресс-конференцию, на которой раскритиковал проект как «рассадник коммунизма». Ему дали понять, что правительственные проекты, ориентированные на ветеранов войны и борьбу с дефицитом жилья, – не самая подходящая территория для его пропаганды, и тогда он нашел для себя более плодородное поле деятельности – университеты, Голливуд и образованные слои общества в целом.

Под влиянием таких вопиющих событий, как дело Элджера Хисса, подогревшее «страх перед коммунистами», или нападки Маккарти, в миг разрушившие солидарность людей одной профессии, тревоги интеллектуалов усиливались. Воцарилось молчание. Марксизм, который в свое время был жизненно важным для мировоззрения художников, померк на фоне новых – экзистенциалистских – дискуссий. Давний конфликт между индивидуализмом и коллективной этикой ушел вглубь. Если президент Рузвельт видел доблесть в том, чтобы разрешить художнику экспериментировать, то Трумэн мог публично высмеивать живопись, называя ее «каракулями», и одобрять ее притеснение. Действительно, времена изменились.

«Куда идти? Зачем жить?» – эти вопросы, как пишет Теодор Солотаров, «стали главными, когда экономический кризис тридцатых годов перешел в “нравственный кризис” сороковых, а “отчуждение масс” под воздействием психологии войны и экономики войны переросло в “отчуждение индивида”»¹⁰⁷. В предисловии к сборнику эссе Айзека Розенфельда, интеллектуала, «порожденного» Депрессией, Солотаров обращает внимание на то, что Розенфельд осознавал особую ценность социальной ориентации для интеллектуалов, и описывает его отчаяние в 1946 году, вызванное констатацией того, что Маркса сменил Фрейд, а «изменение мира» отступило перед «приспособлением к миру». Розенфельд понимал, как отмечает Солотаров, что эти сдвиги были направлены к тому буржуазному, что в нас есть, что они вели от радикального и исторического понимания современного общества к приспособлению и апологии. Перемены были заметны не только в литературе, но и в риторике деятелей искусства. Дилемму, стоявшую перед живописцами, скульпторами и их заинтересованными зрителями, точно отразил в статье «Вызов и обещание: современное искусство и современное общество» Рене д’Арнонкур, занимавший тогда пост директора Музея современного искусства:

Очевидно, что эта дилемма нашего времени не может быть разрешена путем директив или давления. Она может быть решена только таким способом, который примирит свободу индивида с благополучием общества и заменит вчерашний образ единой цивилизации моделью, в которой множество элементов, сохраняющих свою индивидуальность, смогут общими усилиями создать новую сущность¹⁰⁸.