Нюансеры

Имя жены, урождённой княжны Репниной, он произносил, отчаянно грассируя и гримасничая всем лицом, ибо был у супруги под башмаком. Женщина властная, суровая, временами бестактная до грубости, графиня слыла единственным в мире человеком, способным прервать бесконечный монолог Капниста. Звали графиню, кстати, не Вероникой, а Варварой, что не останавливало графа в его вопле души: «Вер-р-роника!» Имя «Варвара» содержало в себе даже больше грохочущего «р-р», но граф оставался верен себе в оригинальности поведения.

— Всё хорошо, Варвара Васильевна! — крикнул Алексеев графине, ждавшей мужа в закрытом экипаже, запряжённом парой гнедых коней.

Езды от Коммерческого клуба до Благовещенской, где жили Капнисты, было минут семь, едва ли дольше, чем пешком, но графиня скорее бы поехала по улицам верхом, голая, как леди Годива, чем пошла бы своими ногами.

— Мы с Василием Алексеевичем превосходно беседуем!

— Разумеется, — фыркнула Варвара-Вероника. — Он вас до смерти забеседует и глазом не моргнёт. Васенька, я замёрзла! Я требую немедленно ехать…

Из театра вышла женщина в широком салопе на меху. Она застегивалась на ходу, и было видно, что под салопом на ней надет жакет из тёмной шерстяной ткани. Поклонившись сперва графине, а потом Капнисту — именно в таком порядке! — женщина быстрым шагом миновала афишную тумбу и свернула к Университетскому саду.

— Кто это? — задохнулся Алексеев. — Василий Алексеевич, вы её знаете?

Он узнал незнакомку. Это она приносила газеты в контору Янсона. Это она рыдала над могилой Кадминой и плевала на могилу Заикиной. Точно, она, никаких сомнений… Что она здесь делает? Почему вышла навстречу? В последние дни Алексеев боялся случайных совпадений, боялся со всем суеверием артиста и всей осторожностью фабриканта, зная, что случай — второе имя закономерности. Если всему остальному он в силах был сказать, нет, выкрикнуть в лицо бесстрашное «не верю!», то перед этим монстром язык леденел, и Алексеев лишался дара речи.

— Не имею чести, — отмахнулся граф. — Шаляпин им пустой фат!

— Я знаю, — перебила мужа графиня. — Радченко Любовь Павловна, модистка. Шьёт на заказ. Золотые руки! Я шила у неё платье в стиле «reform», из крепдешина. Знаете, такое свободное, в духе японского кимоно. Мне совершенно противопоказаны корсеты, у меня от них головокружение…

— Модистка? Что же она делает в театре?

— Работает костюмершей. Васенька, я превратилась в ледышку! Живо ко мне!

Извиняясь на бегу, граф поспешил к экипажу. «Позор! — кричал он, подкручивая длиннейшие, завитые кверху усы. — Истинный позор!» Но Алексеев уже не слушал графа. Костюмерша? Модистка? Любовь Павловна Радченко?!

Третья свидетельница завещания Заикиной только что прошла мимо него. Поздороваться она не соизволила. Живое противоречие, думал Алексеев, глядя ей вслед. Можно ли свидетельствовать на чьём-то завещании, если тебя снедает желание плюнуть на могилу завещательницы?!

Очевидно, что да.

Может ли модистка и костюмерша разносить газеты по нотариальным конторам?

Очевидно, что нет.

Глава десятая «АФРИКАНКА-РАЗЛУЧНИЦА»

1 «Пошла, родимая!»

— Сколько, говоришь, твоему раззяве лет?

— Тридцать — тридцать пять. Высокий!

Костя показал рукой для верности.

— Один живёт, значит? Без семьи, без весёлой компании?

— Один, — подтвердил Костя.

Издевается, решил он. Похоже, служащий не верил ни единому Костиному слову: всё переспрашивал, уточнял, лез в душу. Филину до скрежета зубовного захотелось дать ветошнику в его лощёную румяную морду. Он и сам не заметил, как кулак сжал. Зато служитель — хайло в жилете! — заметил и на всякий случай проворно удрал за конторку.

— Ладно-ладно! Сейчас взгляну!

Он зашелестел страницами потрёпанного талмуда, куда записывали постояльцев.

— Говоришь, на днях заселился?

— Точно!

Это была уже пятая гостиница, куда заходил Филин в поисках злополучного Гастона. Это он, Костя, сообразил, что гастролёра нужно искать по отелям. Не знал он другого: как бы ловчее соврать гостиничным прохвостам, зачем им с Ёкарем понадобился Гастон.

— Ё! — осенило Ёкаря. — Давай скажем, что мы половые с трактира?! Нас хозяин послал, ё!

— На хрена?! — изумился Костя.

И руками показал: в смысле, послал-то на хрена?

— Клиента найти, ё! — гнул своё приятель. — Он, значитца, в трактире по пьянке бока̀ забыл, а нас возвращать погнали. А мы не знаем, которая гостиница. Вот, ищем, ё!

— Голова! — искренне восхитился Костя.

«Вот ведь, — подумал он. — Рядом со мной, умным, даже Ёкарь делается не такой дурак, каким родился».

— А то!

— Ты только не говори: бока! Ты говори: часы. Иначе нас живо срисуют. Часы или даже хронометр.

— Хренометр!

— Часы, дубина! Всё, никакого хронометра. Просто часы, и баста.

— Часы! Я запомнил.

— Только у нас часов нету. Скажут тебе: «Где часики? Покажь!» А ты?

— А я им вот, ё! — Ёкарь продемонстрировал Филину могучий кукиш. Грязный большой палец, торчавший наружу, похабно шевелился. — Клиенту, скажу, отдам. А всяким-яким шиш с маслом — на чужое добро зариться!

Ёкарь раздухарился, представил, как будет всем под нос кукиши совать: