Нюрнберг

– Простите, – еще раз повторил Волгин, обернувшись к артистке. Спрятав письма в нагрудный карман, он начал протискиваться к выходу.

Грета с досадой глядела ему вслед, покусывая губу.

17. Важное задание

Мигачев был суров и сосредоточен. Он протянул Волгину обрывок бумаги и приказал:

– Переведи!

Бумага была мятой – клочок с рваными краями. В глаза бросилась полуразмытая гербовая печать, отчего Волгин сразу сообразил: документ важный.

Это был машинописный текст на немецком. Несколько первых строк были размыты.

– Сначала неразборчиво, – сообщил Волгин. Мигачев нетерпеливо кивнул и сделал знак рукой: это понятно, переводи то, что можешь. – Так, а дальше: «…распорядился о немедленном привлечении четырехсот-пятисот тысяч украинских женщин в возрасте от пятнадцати до тридцати пяти лет для использования в домашнем хозяйстве». Подпись Заукель.

Волгин знал, что в нацистской Германии Заукель был крупной шишкой и отвечал за организацию использования принудительного труда. Это под его руководством из оккупированных стран Европы и Советского Союза гнали эшелоны с сотнями и тысячами человек в гитлеровское рабство.

Теперь Заукель сидел на скамье подсудимых в зале 600 среди других обвиняемых, и Волгин, бывало, рассматривал его с галерки в бинокль. Заукель вертел крупной лысой головой, и на лице его постоянно отражалось недоумение. Казалось, он не понимает, каким образом он, такой тщательный и скрупулезный работник, очень для Германии полезный специалист, оказался в числе подсудимых.

– Очень хорошо, – сказал Мигачев, выслушав перевод, затем пристально поглядел на Волгина и протянул ему другой обрывок.

– «…Приказываю при отступлении всех боеспособных мужчин уничтожать, – принялся переводить Волгин, – предварительно использовав как живую силу для военных нужд…»

Тут он вдруг сбился и поднял глаза на Мигачева.

– Что? – невинно поинтересовался тот.

– Здесь подпись – Адольф Гитлер!

– Вот так! – подтвердил полковник. – Фюрер. Собственноручно. Ты понимаешь, насколько это важные документы, капитан?

Он обошел стол и приблизился к Волгину.

– Я получил сообщение: гитлеровцы прячут тут неподалеку, в горах, секретные архивы. Они спешно отступали, вот и зарыли коробки с приказами и прочие вещественные доказательства. А там не только гитлеровские директивы. Там еще и списки секретных агентов абвера, и досье на советских граждан, оказавшихся в Нюрнберге…

– На всех? – спросил Волгин.

– Не понял, – вскинул брови полковник. – Ты про что?

– Ну… – замялся Волгин, – там ведь может быть про моего брата…

Мигачев побагровел:

– Ты на службе или как?!

– Виноват, товарищ полковник.

– Давай со своим братом не отвлекайся! Может, его вообще здесь не было, в Нюрнберге, а ты всем голову морочишь.

– Он должен быть здесь, – сказал Волгин.

– С чего ты решил?

– Я доказательство нашел.

– Какое еще доказательство?

Волгин набрал в легкие воздуха и собирался сказать, что обнаружил свой портрет, написанный рукой брата, что на этом портрете Волгин похож на себя как две капли воды, не сравнить с рисунками, которые когда-то делал Колька и на которых Волгин видел уродливую карикатуру. Еще собирался сказать, что Колька окреп как художник, что рука его стала сильная, уверенная, мастеровитая.

Собирался сказать, но прикусил язык. Не станешь же исповедоваться, что единственное доказательство присутствия брата – картина в топорной раме – было потеряно в толпе на черном рынке, а сам брат, похоже, оказался в Нюрнберге не по делам службы. Полковник не поймет.

Мигачев внимательно наблюдал, как меняется лицо подчиненного в зависимости от одолевающих его мыслей.

– Ну… мне его еще найти надо, это доказательство, – в конце концов выдавил из себя Волгин.

– Вот найдешь, тогда поговорим, – отрезал полковник. – И хватит мне голову морочить. Личными делами потом заниматься будешь. Ты что, не видишь, что происходит на трибунале?..

Мигачев прошелся по кабинету, сердито хмурясь, затем вновь повернулся к Волгину. На лице его неожиданно возникло странное выражение, отдаленно похожее на растерянность, будто полковник и сам удивлялся тому, что сейчас скажет.

– Капитан, – после паузы произнес он. – Ты же умный человек. Сидишь на заседаниях, ты должен это видеть. Разве тебе непонятно, что происходит?..

– Виноват, товарищ полковник. Вы про что?

– Да про то, что ситуация становится непредсказуемой! Разбирательство может повернуть в любую сторону. Кто бы мог предположить, что у нас здесь после войны откроется линия внутреннего фронта?.. – Мигачев нервно потер ладони. – Защитники обвиняемых начали вести хитрую игру. Они запутывают судей, манипулируют фактами. Такими темпами, того и гляди, подсудимых оправдают. Есть силы, которые в этом очень заинтересованы, очень… А посему новые улики были бы как нельзя кстати. Сечешь, куда я клоню?

– Так точно. Очень кстати были бы улики, – согласился Волгин. Но куда клонил полковник, он пока не понимал.