Нюрнберг

Удо стоял у стены, на которой была растянута старая схема Нюрнберга, и сосредоточенно рассматривал паутинный рисунок, изображавший улицы и подземные ходы. Неожиданно для себя он получил подзатыльник, да такой, что кепка слетела с его головы, совершила большую дугу и приземлилась у ног Лены.

– Сколько можно бездельничать? – прокричал Франц, который и сам не изнывал от непосильного труда, а лениво слонялся из помещения в помещение.

– Я изучаю систему выходов из катакомб, – обиженно произнес Удо, потирая ушибленный затылок.

– Картограф хренов! – прошипел Франц и, не найдя, к чему бы еще прицепиться, отошел в сторону.

Лена подняла кепку и, отряхнув, молча протянула подростку. Удо посмотрел на нее с благодарностью.

Девушка подошла к подоконнику. Здесь громоздился старый патефон, а рядом стопка тяжелых пластинок.

Лена выбрала одну, поставила на платформу и, крутанув ручкой, опустила иглу. Из раструба донеслось шипение, затем заиграла музыка. Искаженный проигрывателем мужской голос запел арию из итальянской оперы.

* * *

– Давайте опустим это! – не выдержал Джексон. – Если вы просто ответите на мой вопрос, мы сэкономим уйму времени.

Геринг опустил уголки губ и покосился в сторону судейского стола.

– Я дал четкий ответ, – произнес он с еле заметным, но вместе с тем подчеркнутым оттенком обиды, – однако хотел бы дать пояснение…

– Господин Джексон, – вмешался лорд Лоренс, раздраженно поправляя очки, – трибунал считает, что свидетель вправе давать необходимые пояснения.

Джексон отвесил поклон.

Геринг тонко улыбнулся.

– Насколько известно, германский народ был втянут в войну против Советского Союза. Вы были за этот шаг?

– Немецкий народ узнал об объявлении войны с Россией, только когда война началась. Германский народ не имеет ничего общего со всем этим делом. Его не спрашивали ни о чем. Он только узнал о фактическом положении вещей и о той необходимости, которая привела к этому. Мы рассматривали борьбу с Советским Союзом как чрезвычайно жестокую борьбу. На эту тему не существовало никаких международных правил и конвенций. Но я должен подчеркнуть, что, к примеру, тот же Гиммлер не издавал никакого приказа в отношении истребления тридцати миллионов славян. – Геринг сделал паузу, затем с невинным видом добавил: – Гиммлер просто произнес речь о том, что тридцать миллионов славян должны быть истреблены.

По залу пронесся глухой ропот. Присутствующие переглядывались между собой: истребить тридцать миллионов человек? Они не ослышались?

Геринг откинулся на спинку стула и невозмутимо сложил руки на груди. Он был весьма доволен произведенным эффектом.

– Вы заявили на суде, что гитлеровское правительство привело Германию к расцвету. Вы и сейчас уверены, что это так? – поинтересовался Джексон.

– Перед войной – да. Катастрофа наступила только после проигранной войны.

– Когда вы поняли, что война проиграна?

– На это чрезвычайно трудно ответить, – Геринг пожевал губами. Его водянистые глаза навыкате уставились на обвинителя. – Думаю, я понял это относительно поздно. Я имею в виду, что осознание, что война проиграна, появилось у меня значительно позже, чем это произошло в действительности. До этого момента я все еще думал и надеялся, что война кончится вничью.

Бывший рейхсмаршал смолк, казалось, будто он закончил свою речь. Однако же по прошествии нескольких секунд молчания он вдруг подался вперед, глаза его сузились, и он произнес:

– Мир устроен так, что чем быстрее развивается человечество, тем важнее первым нанести удар.

…В это же самое мгновение гулкие решительные шаги донеслись из глубины заброшенного дома в дальнем разрушенном квартале Нюрнберга. Дверь распахнулась, и на пороге вырос Хельмут. Глаза его горели, ноздри раздувались. Пальто складками свисало с плеч, будто черные крылья.

Одного взгляда на него было достаточно, чтобы Лена поняла: Хельмут пришел убивать.

37. Сакральная жертва

Заседание закончилось, когда на улице уже вечерело. Гости и участники процесса покидали Дворец правосудия; толпа растекалась по улицам, и казалось, что все услышанное в зале 600 уже становилось чем-то далеким, растворяющимся в воздухе; слушателей опять начинали волновать собственные дела и заботы.

Волгин слышал, как двое американских военных обсуждали, как нечто жизненно важное, куда отправиться поужинать.

– Герр Кнюде, – услыхал он за спиной, – постойте, герр Кнюде.

Волгин обернулся, это была случайная реакция, совершенно автоматическая. Он увидел седовласого запыхавшегося человека в мантии, который, размахивая руками, двигался сквозь толпу. Тот, кого называли герром Кнюде, повернулся и непонимающе уставился на седого.

– Вы унесли мой документ, – выдохнул человек в мантии.

– Я ничего не брал.

– Пожалуйста, проверьте портфель.

– Это какая-то ерунда. Говорю же, я не трогал ваши бумаги.

– И все-таки я прошу…

Пожав плечами, герр Кнюде щелкнул застежкой портфеля и принялся копаться в его содержимом. Несколько секунд спустя он извлек лист с крупной гербовой печатью, и лицо его приняло недоуменное выражение.

– Вот видите! – сказал седовласый.