Низвержение

– Арвиль, почему ты не уехал? У меня в голове не укладывается, что стоило мне только выйти за порог дома, так я сразу же пересекаюсь с тобой. Не с кем-либо другим, а именно с тобой. В этом что-то есть, как считаешь?

Как бы это ни звучало, но Арвиль был последним человеком в городе, которого я действительно мог встретить, которого я хотел бы встретить, да еще и при таких обстоятельствах. Признаться, за последнее время я пересекся с достаточно узким кругом лиц из моего былого окружения, но были определенно те, кто как бы и не должен был находиться в Аште. Я не имел ничего против Арвиля, несмотря на слабовыраженную неприязнь друг к другу, но некоторым вещам просто не дано быть, хотя бы только из-за природы этих вещей, и случай с моим знакомым находился на тот момент как раз в их числе. Встретить его посреди улицы было так же нелепо, как, в принципе, и возвращаться в Провинцию, и даже несмотря на то, что Арвиль все студенческие годы перился тем, что он при первой же возможности уедет… я встречаю его посреди улицы, мало того – посреди родной улицы, а это, между прочим, Лесная, и направлялся он не абы куда, а прямо-таки в Бюро, в пекло.

– Это ты неплохо подметил, – осклабился Арвиль. – Море знает, где собака зарыта… Да что ты заладил, дела у меня тут были.

А делов-то всего на три года! За три года может произойти что угодно, а я заладил с тем, что Арвиль как родился в Аште, так и наверняка уже, как казалось мне, помрет в ней. Вдуматься только: человек, каждый день попрекавший других в том, что они после Портного пойдут топтать ковры в Бюро, каждый день кичившийся тем, что со дня на день съедет с этого болота, взобьет дерьмо в кувшине и выберется в мир наконец, едет со мной в Бюро, и не абы зачем, а по делам! Именно из-за таких вот трещин в действительности мне и нравилась жизнь. Ветер перемен буквально сносил мне голову, когда я со временем обнаруживал последствия созидательного разрушения. Если сегодня муравьи обустроили убежище, то завтра его затопчет лесник в попытках спасти лес от пожарища. Как-никак, все, что разрушимо – прекрасно.

Помнится, как-то раз, перед самым выпуском, я поинтересовался у него:

– Слушай, какова вероятность, что мы больше не свидимся?

Тогда он достаточно загрузился, чтобы не выпалить правду-матку без каких-либо прикрас, когда мог бы это сделать, тем самым окончательно разорвав путы нашего своеобразного общения. Мы не общались в полной мере, считая общение в вынужденной обстановке взаимной проституцией, а потому каждый ограничивался собственной персоной. В конце концов, за пределами работы не о работе говорить же? Это было золотое время в своей наивности. Я еще не открыл для себя нетленную истину: поднимаясь и спускаясь по лестнице ты встречаешься с одними и теми же людьми дважды. Кто же знал, что, находясь на задворках существования, обязательно вспоминаются те, кто сами находились там до тебя, а к пику твоего саморазрушения они уже парят наверху и уже не обращают внимания на то, как ты барахтаешься где-то там, внизу. И даже если бы все можно было вернуть назад, ничего бы не изменилось в итоге – я знал это, Арвиль знал, об этом знала и Эль…

– Сам как? После учебы остаешься в Аште? – ответил вопросом на вопрос Арвиль.

– Нет, летом думаю перебраться отсюда подальше… меня вроде как ждут, а осенью… осенью уж видно будет. Ты ведь тоже собрался уезжать… Не думал, что будет после?

Что-то неловкое, почти схожее со смущением, все отчетливее прорезалось в нашем общении, да и в общении с каждым, кто был в моем окружении, по мере приближения выпуска. В конце концов мы были отмирающими клетками, едва пытающимися удержаться за старое перед окончательным сливом в стоки.

– Я думаю встать на ноги, как уеду, преобразоваться… перед чем-то грандиозным.

– Только не говори, что это подразумевает тривиальное открытие фирмы или еще чего схожего.

– Вполне возможно. Капитал, как-никак, фундамент будущей жизни. На одном идеализме себя не прокормишь. Кто-то мне сказал одну вещь: суть жизни по итогу в количестве счастья, что ты подарил окружающим, и в количестве счастья, что получил сам. Я не совсем с этим согласен. Так или иначе, первичное счастье идет изнутри, а человек уже сам им располагает. Также у этого счастья должна быть твердая материальная база, на которую можно опереться, чтобы поддерживать это счастье и дать ему возможность вообще быть. Ты говорил мне про духовные ценности, но те же книги ты без денег не купишь.

«Только ответь мне, зачем торговцу нужны книги?» – с горечью думалось мне, пока Арвиль совмещал ценности.

– Так что если ты не будешь прозябать, то…

– …вполне возможно, что мы больше не увидимся, – с безрадостным смехом закончил я за него.

Тогда мы и не подозревали, во что все эти планы преобразуются, и не ведали, куда заведут нас дороги. Теперь мы пихались в толкучке, в трамвае, каждый думал о своем, и точно так же, как и в день того разговора, не имели ничего общего друг с другом. Во всяком случае, так мне казалось.