Низвержение

– Я… Я – коридорный в третьем поколении, неужто вы не можете прислушаться к словам старика? Мой дед – первый в роду коридорный, который-таки дождался своей очереди. На его несчастье, он страдал слабым сердцем… Другие коридорные спустя несколько дней только обнаружили, что его все-таки не стало. В кабинете его так и не дождались… Вот такие вот дела… Эх, славный был дед. Как сейчас помнится его история про коридорного, который две недели просидел в Бюро, пренебрегая едой и водой, а потом, когда дошла-таки до него очередь, обнаружил, что документы остались в бумажнике, а бумажник лежал в куртке, а куртку он не надел, ибо в тот день было жарко! Вот же была потеха, наверное, ха-ха! Дед любил мне рассказывать эту историю, ой как любил. Приходилось по несколько раз выслушивать ее, когда он таки возвращался поздно ночью. А слушал я каждый раз только для того, чтоб деда не обидеть. Такой был дед.

Старик сидел напротив стойки регистрации и рассказывал эту историю каждому, кто садился рядом с ним в ожидании своего номера в очереди. Слепой, немытый, одетый и обутый в тряпье десятилетней давности, почти полностью полысевший, кроме пряди курчавых волос на затылке – такой предстал передо мной дед. Искривленные губы в пене застыли в маске то ли вечного страдания, то ли смирения, черная классическая кепка в его дрожащих руках окончательно облезла и выцвела, больше напоминая собой парик, заштопанный на скорую руку – все в нем догорало от вчерашней эпохи. Старик, возможно, и сам не понимал, зачем рассказывал свою историю из раза в раз каждому встречному. Было ли то попыткой утешить тех, кто забрел в Бюро, или же дед своим рассказом пытался высвободиться из многолетних пут, можно было попытаться узнать, заглянув в его ослепшие глаза. Все две недели, что я прождал в очереди, дед только и делал, что сидел на месте, отпугивал коридорных своей историей и постепенно врастал в фундамент Бюро, уже ничего не ожидая от жизни, впрочем, как и его дед когда-то. «Вы только послушайте, нет, вы только послушайте…» – не унимался дед, пытаясь наощупь задержать подле себя тех, кому он успел наскучить своей историей, а когда слушателей не находилось, дед кутался в старческую угрюмость и засыпал. Я невольно задержался напротив него, будто бы дожидаясь своей очереди к стойке, но ноги меня не слушались, и я, сам того не замечая, устроился подле старика. Он, почувствовав, что к нему кто-то подсел, точно пробудился от сна: выцветшие глаза загорелись пронзительным белым – цветом звезд, мне неведомым – губы растянулись в улыбке, а его рука уже прогрызала мою плоть в мертвой хватке, чтоб наверняка не убежал. Тогда старик приготовился говорить.

– О, юноша! мне даже не нужны глаза, чтобы видеть тебя, не нужны руки, чтобы чувствовать твою кровь. Старая кровь старого города. Былое наследие… Наследство! Увы, мой дед не родился здесь, он не мог похвастать перед другими своими корнями, не мог гордиться благородным духом Ашты, будь он ее уроженцем! Старый, старый город… Мой дед хоть и был приезжим, но положил свою жизнь на то, чтобы как можно больше почерпнуть из истории этого воистину богатого на истории города. В то далекое время, когда дед мой был еще молод, был совсем юношей, никакого Бюро и в помине не было, а Портной ширился и процветал, выводя на свет действительно благородных мастеров своего дела. О! Дед мне много рассказывал про это время, для него оно было дороже золота… Рассказывал про скоротечность времени… Лица меняются, а типаж остается… Неважно! Эпоху позора мой дед, на его же счастье, не успел застать, иначе что бы он сказал про нас? Ба! Стыдно ему в глаза смотреть было уже тогда, а сейчас… А что бы он сказал, узнав, что мы ждем какого-то наследника, который бы пришел и все изменил? Хех… Ты уж извини старика за его бредовые россказни о былом. Смешно и грустно вспоминать об этом… Я наблюдал за тобой последние дни, ты все так же стоял напротив меня, стоял и слушал, думая, что я тебя не замечаю, но стоило тебе, юноша, подсесть ко мне, я сразу же узнал тебя… Мое время подходит к концу, но твое… но ваше… Не ждите. Вы дожидаетесь его прихода, но он не придет. Вы сами еще способны что-то изменить, пока эпоха варварства окончательно не укоренилась… Раз нашим детям стыдно за нас, не докатитесь до того, чтобы вашим детям было стыдно за вас.

И он умолк, как и другие, погрузившись в состояние глубокого оцепенения, состояние белой комы. Его цепкие пальцы ослабли, но былая могучая хватка все еще ощущалась в них.

– Помоги мне. Проводи меня, солнце.