Низвержение

К полудню вестибюль набился лишь наполовину: дети трамваев каким-то чудом, видимо, раньше времени, успели проскочить через главные ворота и теперь хмуро столпились у регистрационной. В воздухе смердело ожиданием, нетерпением, приглушенным недовольством «битый-час-ждем-и-все-без-толку». Место старика пустовало – свято место – в конце концов я его занял и тоже принялся ждать. Парадная дверь уже не хлопала: снаружи подтягивались все новые и новые лица, пока вестибюль окончательно не набился телами. А затем началось. Молчаливая до этого толпа загудела, зашевелилась, наполнилась каким-то неведомым сознанием и принялась надрывать. Угрюмые посетители что-то буркали друг другу из разряда: «Быстрее бы, быстрее бы… протереться… Коля! Ну чего ты как олух встал, очередь займи!» – «Я не могу! Ты дура? Ты погляди!» – а с другого конца в ответ ему: «Вы время видели? Вы во сколько сюда пришли?» – «Это не моя очередь! Вы куда прете?!», и как по сигналу к регистрационной хлынула шумная, озлобленная масса, где в гуще слышались жалкие: «Я задыхаюсь, я не могу! Очередь… Очередь!» – в ответ салютовали, кричали, приветствовали: «Я? Я в первый день в Бюро, я не знаю, что у вас тут происходит… Митя! Где тут регистрация?! А ну-ка!» Толпа волнообразными движениями билась об стеклянный фронт регистрации, пока не пробила небольшую дверь на застежке и готова была затопить собой все помещение, если бы не подоспевшие на шум охранники. Засвистели отчаянные дубинки: по спинам, по небритым рожам, облысевшим затылкам. Случайные и в то же время наотмашь удары по головам отцов, детей отцов. Протяжно завопили. Женские крики никого не ужасали – все как будто как надо, как в стойле. Охранники методично и с какой-то бездушной отчужденностью лупили и забивали самых буйных, остальным только угрожали. На полу, под подошвами, виднелись первые следы крови, лица первых рядов были в кровоподтеках. Недовольство захлебнулось и вдруг смолкло. Не прошло и десяти минут, как в вестибюле воцарился порядок, как ни в чем не бывало. Те же угрюмые, но уже побитые лица бесцельно слонялись по коридору, очередь медленно продвигалась к стойке регистрации, парадная дверь с трудом поддавалась новым посетителям. На плитчатом полу одиноко краснел кровавый харчок.

***

– Как, вы говорите, ваша фамилия – Остацкий? – с акцентом сказала госпожа Смущение, точно ожидая предложения руки и сердца.

– Да, и я заберу тебя с собой, если ты побыстрее организуешь меня во-о-он туда, – указывал пальцем Арвиль над лысыми макушками на одну из бесконечных дверей многоликого Бюро.

Краснощекая девушка, вполне сознававшая себя женщиной в исключительно женском смысле, зарделась так, что если б Арвиль сию минуту позвал ее замуж, она согласилась бы не раздумывая. Я внимательно вглядывался в Э-образный профиль своего приятеля и простонародное «Что же ты творишь, сукин сын ты этакий», подхватываемое раболепным писком тысяч комаров в вестибюле Бюро, само наворачивалось пленкой на язык – оставалось лишь снять. Откланявшись, Арвиль направился вдоль коридора, наглухо забитого человеческими телами, с высоты полета бросая взгляд, быть может, с жалостью, на постояльцев, будто именно он работает в Бюро, будто именно к нему выстраивалась очередь. Коридорные не возражали против такого обращения, всячески выказывали ему свое почтение, расступаясь, раскланиваясь и по возможности открывая все возможные двери перед Арвилем. Тот, как и подобает в его положении, не обращал внимания на раболепные знаки, принимал их за должное, победоносно шагая по коридору.

Господин Остацкий пожаловал к себе в кабинет, повернув висевшую на ручке двери табличку «Открыто» на «Не беспокоить». Посетители вновь зашушукались – мол, Начальство пожаловало, просит не мешать, всех обязательно примут по талонам, не-стойте-в-проходе, как же тут жарко – да, спертый воздух, не проветривают. Вопрос-ответ «кто здесь крайний», кто какую нишу занимает, а вас не пропустят без этой справки и т.д., и т.п.

– А сынишка-то весь в отца пошел, вон, вид какой деловой имеет. Я его сразу узнал по отцовской бородке – такую ни с какой другой не спутаешь. Только он вошел – тут же стало понятно, что перед нами отпрыск самого Остацкого. Барская кровь. То-то и оно, что нас с тобой, Миколка, нескоро еще пропустят, а почему? Плебейская у тебя фамилия, плебейская, да и себя ты в зеркале видел? Такими рожами, как у тебя, только стены домов обкладывать. Тьфу ты! Это тебе не Остацкие…

Последнее было сказано почти дрожащим шёпотом, в легком страшке, как бы кто не услышал, а то ведь сколько жвачкой коридорные щели не затыкай, а до Начальства дойдет, до Начальства обязательно дойдет, сколько ни упрашивай и на коленях ни ползай – нет-нет и дойдет до Начальства.