Низвержение

Так называемый Довлатов стоял спиной к коридорным и не обращал никакого внимания на орду посетителей, заведомо зная, что они пришли напрасно, как если бы и каждый в глубине души это знал. С трудом можно было поверить, что короткие хохотки, вылетавшие до и после колких замечаний, могли принадлежать помимо самого Довлатова какому-нибудь проспиртованному коридорному. И как это было странно! Перед нами был человек, да не абы какой, а с большой буквы Человек, единственный в своем роде, во всем коридоре Человек! На минуту мне показалось, что я снова за пределами Ашты, вижу живых людей, которые тоже, оказывается, умеют говорить, смеяться, которые, в конце концов, тоже люди. Но ведь это неправдоподобно, да еще и в таком месте! Коридорные изредка сипели, чаще всего откашливались и отхаркивались, и разве у них могло быть сходство с Довлатовым? Разве у них было право? Утробное бульканье вместо речи, две желтые лужицы на месте глаз, пропитанная потом и мочой одежда вместо прямых брючных полосок, две тупые линии меж бровей вместо солидных лобных морщин, почасовые приемы вместо часов на руках. Нечеловеческие различия бросались в глаза, как обуянный похотью священник, застигнутый врасплох. Выскобленный десятками ротовых органов, слизанный с рекламных плакатов Довлатов изводил в ничто само существование коридорных, будто их никогда и не было. Если при виде Арвиля коридорные опускали почтительно глаза, когда тот мимоходом бросал на них взгляд, то в случае с Довлатовым коридорные глаза терялись в сети канализационных труб под Бюро в трепетном ожидании, когда испепеляющее черное солнце наконец скроется за шпилями Бюро. В коридоре воцарилась тишина, черные классические кепки побелели в потных руках; на Довлатова смотрели исподлобья – пот слишком щипал глаза. Кто-то из толпы хотел обратиться с просьбой, но при виде Начальства принялся жевать свою черную классическую кепку, другие же жались в сиденья, охотно уступая места в очереди, лишь бы не попасться под горячую руку, третьи просыпались из-под скамей под активные пинки в духе: «Гляди, Начальство показалось!» Разбуженные только собирались закричать на весь коридор, как захлебывались в страхе и уползали обратно под скамьи. Старики ни с того ни с сего принимались активно выщипывать свои густые усы, чтобы скинуть пару лишних лет. Те, кто был помоложе, с открытыми ртами ловили каждое невысказанное слово Начальства – их тела расстилались парчовыми коврами по коридору; что до детей, то они сжимались в одноклеточные эмбрионы, чтобы застыть материнской молитвой на губах. Довлатов одобрительно кивал, его щенячьи щеки отражали блеск люминесцентных звезд, далеких, как Просвещение.

– Помнится мне, ты говорил, что это не сработает? – бросил Довлатов через плечо, по-прежнему не отрывая взгляд от коридорных. – Просто держи в голове свои слова, а теперь посмотри на этих… людей.

За спиной Довлатова наконец показался Ахматов – все та же рекламная улыбка на его лице, подкупающая кредиторов душ, все та же лучезарная стыдливая плешь на непокрытой голове, что как будто уже и не стеснялась своего пристыженного положения плеши, все та же скрытность, как будто все Бюро – сплошная вагонная тень, выуженная из голов коридорных. Теперь же, при свете дня, стоит отдать Ахматову должное: на фоне коридорных он выглядел воистину как колосс, воистину представительное Начальство, за которое не стыдно, но перед которым стыдно. Ахматов взял своего коллегу под локоть, и они вместе направились вдоль коридора, перекидываясь неслышимыми смешками под неусыпным надзором коридорных.

Из приоткрытой двери заветного кабинета чуть заметно показалась крохотная тень, отбрасываемая существом столь небольшим на фоне предшествовавших упитанных господ, что его появление легко было оставить без внимания, списав на блики уходящего солнца, если только случайно не бросить взгляд в пустой, но все еще лучезарный кабинет. Тень принадлежала молодой девушке классического секретарского типа, столь же хрупкой и невесомой, сколь титаническим был фасад Бюро, так что когда она показалась в дверном проеме, я и не сразу осознал, что помимо господ в кабинете был кто-то еще. Она как бы в нерешительности застыла в проеме, поглядывая в сторону шедших вдоль коридора двух крупных фигур, не зная, закрывать ли за ними дверь или дожидаться их возвращения, и как раз в этот момент размышлений на нее со всех сторон обрушилось:

– Марья Глебовна, Марья Глебовна! Извините! – почти хором закричали коридорные, обращаясь к бедной девушке, – а Начальство сегодня еще вернется?

– Марья Глебовна! Я вчера оставлял у вас записку, если вы помните… – подбежал к ней хмурый паренек два метра в вытяжку и начал скороговоркой пересказывать ей десять причин, почему должны были выслушать именно его.