Низвержение

– А что остается делать, что мне прикажешь делать с этими кретинами?! Уже и свою секретаршу посылал это говорить, уже и на дверь объявление вывешивали, что нет мест, нет мест, черным, мать вашу, по белому написано, что нет мест! Во-о-от таким вот шрифтом было написано, ты только погляди, во-о-от таким, грех не увидеть! Я ей говорю: «Мари, нет, ты только погляди, ты только глянь на это!» Да-да, наша Мари, которая на тебя теперь работает… Нет же ж, эти бараны смотрят на новые ворота, будто первый день на земле, и прутся, прутся, прутся каждый день! Что сложного, ответь мне, что сложного хоть раз в своей бестолковой жизни прочитать, скажи мне, прочитать, что на листе написано! Куда мне, на лоб, по-твоему, это повесить, чтобы каждый раз, когда сюда зайдет очередной неудачник, который и читать-то даром не умеет, смотрел мне на лоб, а я с идиотской улыбкой ему разъяснял, что, видите ли, мест нет?! Это мне нужно делать, этого от меня ждут?! Идиоты. Вот на днях взять, например, заходит ко мне очередной отец, в руках, как обычно, кепка, взгляд в пол, – отчитать и простить – весь прям из себя само смирение. Позади него, классически, его отпрыск, отец все рассказывает свою историю, рассказывает, как будто у нас тут сеанс психотерапии, и после того, как я ему в первый раз попытался намекнуть, он продолжает рассказывать, будто его обстоятельства стали более значимыми оттого, что он повторяется. Нет, ну ты понимаешь? Два раза рассказал одно и то же, два! Слово в слово, Мари подтвердит. Рассказывал про два высших в Портном, про то-то и это, но что самое главное – ему и не стыдно! Ладно уже передо мной – перед сыном! Ты думаешь, что я ему что-то новое сказал? Объяснил, как все работает – хоть на меня это и не похоже – сказал, что количество рабочих мест строго регламентировано, из воздуха они не берутся, так ты думаешь, он меня послушал? Но нет же – везде обман, все хотят на тебе нажиться. Сегодняшний прецедент в вестибюле тому подтверждение. Это чем же я так в прошлой жизни согрешил, что в этой я каждый день выслушиваю сотни таких стореек в Бюро, ха?! Нет, к чертовой матери это, надо уже уходить. Передавать дела и уходить. Когда работа перестает приносить удовольствие, превращаешься в мазохиста. Бр-р, нет, это не для меня. Жди меня завтра в коридоре, ха-ха, я буду, ха-ха, топтать ковры прямо перед твоим кабинетом и зайду к тебе в тысячный раз, чтоб поинтересоваться, а нет ли какой для меня работы?! Ха-ха! Я наследник, Ахматов! Я наследник, повелитель мира! Ха-ха!.. Где моя кепка? Залысины вроде все на месте… Горят в печи наши души из-за проклятий и слез этих кретинов, поверь мне на слово. Arrivederci, Ахматов.

Последние слова были произнесены уже в коридоре, когда ручка заветной двери со звучным щелчком повернулась, и божественный свет, пойманный шпилями-громоотводами Бюро, полился в царство теней, отбрасываемых коридорными. Жиденький голос, которым еще несколько минут назад громогласно были озвучены афоризмы житейской мудрости, опустился теперь до подхихикивания, какого-то непонятного захлебывания, смешками над всем, что происходило в Бюро. Фигура в двери отбрасывала крохотную тень, почти незаметную на фоне дверного рая, в котором могло уместиться еще с сотню небесных жителей. Все столпившиеся в коридоре, и я в том числе, инстинктивно взбудоражились и потянулись всем своим естеством к спасению, будто заветная дверь в этот день принимала абсолютно всех.

– Вот они, полюбуйтесь! Ну-ну! – презрительно окатило эхо всех коридорных. Но никто не обращал внимания на откровенную желчь – все, кто окружали меня, в забытьи купались в лучах света, еще более чистого, чем свет звезд в ясную ночь. Более того, моргающий свет люминесцентных ламп – белые прорези на посаженном небе – заменял нам свет самих звезд. Мы коптили потолок несмываемым потом в надежде, что пот превратится в дождь.

– Ах-ма-тов, да ты только погляди на это, ну ты только глянь на них! Завтра, клянусь тебе, жди меня.

Как оказалось, голос принадлежал фигуре небольшого роста, размером почти что с тумбочку, глаза навыкат наперегонки с мешками, пуговицы, классические запонки, чтобы не вывалиться из себя, все детали – так сказать, среднестатистический житель по переписи, но эту самую перепись не проходивший, да, впрочем, неважно. Если бы не официальность обстановки, то сей господин мог с таким же успехом подсаживаться к каждому, будь то в поезде или коридоре и рассказывать примечательные случаи из жизни – такие вот мелочи подмечать, которые взгляд обывателя и не заметит, но на то он и сотрудник Бюро.