Низвержение

Она прошмыгнула обратно в салон, я следом за ней, будто у меня находилось, что сказать ей. В дверном проеме второго этажа показался Томас, все такой же высокий, воплощение колкости-грубости-силы, суровый бог-отец, что смотрел сверху, на меня, на Эль, что застряла на ступеньках между мной и Томасом – такая несчастная девчонка, что я когда-то знал, за которой я плелся всю жизнь, в которой я похоронен. Мизинец смертельно зудел, когда я наблюдал за тем, как Эль медленно, своей шершавой походкой поднималась наверх, к нему, к своему Томасу, это уж точно, а он все выжидательно стоял в властительной позе – казалось, мне никогда не достигнуть таких высот, но я все думал – как всегда, о падении.

– Эль… Эль, я нашел кольцо. Я нашел его… в своих воспоминаниях. Тот день, пятница, вечер, помнишь его? Я предложил тебе уехать со мной. Обещали солнце, но ночью шел дождь, рейс отложили, ты сказала… Ты сказала: «Надеюсь, мы больше не увидимся». И я… Это твои слова. Я все три года думал, почему ты сказала так? И это после всех обещаний, всех слов? Всех твоих слов. И сейчас ты с Томасом. Ровно та же жертва, как я для тебя. Нет, постой! Не уходи! Всего два слова, и ты больше меня не увидишь. Это важно, мне есть что сказать. Я хочу сказать, что… Я оставил кольцо на вокзале, где и нашел тебя.

Я все говорил и говорил, и говорил нескончаемо целым потоком глупых слов, непозволительных в своей откровенности, скорее уж перед самим собой, чем перед кем-либо вообще, но мне не было стыдно, я чувствовал, что вырастаю в размерах с каждым высказанным словом, в конце концов я чувствовал, что должен был это сказать в это плоское в своих чувствах лицо Эль, что не моргала, не отрицала, не слушала, не хотела услышать – никакого порыва и всхлипа в ответ на все мои признания. И даже если бы ей стало смешно или я бы ей стал вдруг смешон, это бы избавило меня от полости на ее лице, в ее сердце, между ног, которую, ох, господи, никогда уже и ничем не заполнить – будь она просто проклята – для меня, для Томаса, для всех.

Эль меня выслушала, за что я был безумно благодарен, затем точно так же молча, размеренно шуршащей походкой поднялась по лестнице, взяла Томаса за руку, и под мой пристальный вспотевший взгляд поцеловала его – один-единственный унизительный для меня поцелуй в щеку – что-то среднее между девчачьим заигрыванием и замашкой на претенциозность – одним словом, достаточно определенное, чтобы задавить меня, мои чувства, просто лопнуть внутри меня, и это все на моих чертовых полых глазах, а я все никак не слепну. Я слышал, как она задыхалась ему на ухо, смеялась и всхлипывала, обняв его за шею, эти тихие хохотки и сладчайшие, блаженные слезы на ее щеке в профиль. Как же я ее любил когда-то.

Они спустились вниз, все так же держась за руки, будто ничто в мире не могло разлучить их и одновременно удержать вместе – они были героями этого дня, всей моей жизни. Я просто отошел в сторону от лестничного прохода, когда они спускались. Я смотрел им вслед, пытался уловить ее запах – должно быть, запах счастья – но ничего этого не было, а затем они скрылись на Мирской.

***