Низвержение

Он посчитал, что я огрызнулся. Единственные две-три благожелательные черты на его рекламном лице скривились в недовольство, но «пакет» я таки заполучил. Правда, пакетом оказался небольшой черный кулек, больше похожий на мусорный – такой же помятый, скомканный в тысячи морщин печали на лице нищего. За запах я не беспокоился. Знакомый с притянутой за уши вежливостью попрощался со мной, когда я проходил мимо. На дальнейшие визиты я мог больше не рассчитывать. А жаль, это был неплохой алкомаркет. Я спрятал бутылку за пазуху и поспешил из магазина.

Но куда? На улице тоже не без разочарования. Весь проспект, начиная от центральной площади, с которой я собирался сделать крюк вниз, а потом к Мари, и до самого конца, где здания правительства и верховного суда, перекопали, переворошили. Трамвайные пути выдрали с корнями так, что рельсы безобразно торчали по обе стороны аллеи. Аккуратные кустарники засыпали землей, забор, ограждавший их от прохожей части, обвалили, из разворошенного асфальта торчали пластмассовые разноцветные трубы-черви, корчащиеся, обнаженные, как прямая кишка. Всюду груды щебня, грунта, жвалы машин, что переваривали некогда родную для сердца улицу, и поверх всего этого безобразия топкий черный пот рабочих, копающихся в земле. Я был заворожен. Не зная, куда деть себя, и все же не желая сворачивать в сторону парка, куда стекались все, кто хотел обойти место дорожных работ, я решил пройтись, наверное, из чистого бездумного любопытства по тому, что осталось от проспекта. Кукольный мир равномерно рушился, начиная от перерезанных проводов между столбами, некогда извергавших потоки благочестивой музыки, теперь немых, как горе, проспектных лавочек, перемотанных в газеты эпохи Никогда, закрывшихся на неопределенное время уличных киосков, кофеен на колесах, жрален, невезучих бутиков и заканчивая рабочими палатками – единственные аккуратно разложенные вдоль рубцовой дороги, кое-где уже засыпанной щебенкой. Не особо запариваясь о своих ботинках, местами уже до неприличия негодных, я неспешно ковылял по грязи, намереваясь пересечь проспект до конца, где начинались своеобразные правительственные парковки, расположенные, к слову, на месте некогда бывшего кинотеатра. Расставив руки в стороны, я будто бы пытался удержать равновесие, изредка получая по боку раскачивающимся кульком в правой руке, когда меня заносило в сторону. По дороге то и дело попадались дощатые переходы, которые только и спасали от падения, когда дорога становилась совсем уж несносной, а земля страдальчески обнажала сточные рвы.

Наконец земля под ногами стала более утрамбованной – то заслуга работяг в печальных одеждах (это были обычно сто раз изношенные бушлаты цвета хаки), коих легко было спутать с выкорчеванными корнями деревьев, ранее попадавшихся мне на пути. Живые декорации. Один из рабочих, грязный и запыленный от работы бульдозера по соседству от него, сидел на только что установленных рельсах, положив под себя кусок голой трубы для удобства. Ему вроде бы было и безразлично, что кругом происходит, он спокойно потягивал сигарету, свесив руки перед собой, и изредка поглядывал на своих знакомых и общих попутчиков по невезению, когда те нещадно надрывали глотки, чтобы докричаться друг до друга. Сидя в стороне от других, в капюшоне, даже не в классической черной или серой кепке, с двухнедельной щетиной на лице, багажом неудачных решений, о которых не устает напоминать мир с каждым восходом солнца, ему было откровенно плевать на все в этот момент, даже если б на его глазах строили новый рейх. Лишь тяжелые надрывистые затяжки в коротких перерывах во время смены да полеты очередного бычка в ближайшую свежевскопанную яму. Другим работягам действительно везло меньше. Они разравнивали граблями щебенку, что тут же подвозили на одноколёсных тачках другие рабочие, копали и сами копались в земле, зарывали себя и сами же уравнивали грунт над собой под случайные взгляды проходимцев, которым не терпелось как можно скорее пройти этот «неудачный» участок дороги. Желание остаться чистеньким вынуждало людей идти вдоль здания суда, а то и вообще обходить его со стороны парка, или еще дальше – со стороны набережной, где гремел фундаментальный баритон Синатры, хотя, казалось бы, именно здесь, на дне, ему и положено было звучать. Но нет, вся музыка осталась наверху, где праздник, смех надрывающихся повзрослевших детей, где царил мир дельцов и жертв. Даже алкомаркет был вверх по проспекту. Для низов остались только грязь и самокопание, негодные рельсы и сгнившие шпалы, сложенные аккуратно у сада правительства, ибо девать их на площади Свободы было больше некуда.

Меня вдруг потянуло закурить. Я знал, что со своим бюджетом на такое мог даже не рассчитывать, я и на вино изначально не рассчитывал, когда только покидал квартирку, однако бутылка вина была у меня в руках, а работяга, сидевший на трубе, в кругу окурков, продолжал размеренно потягивать сигарету, и, казалось, не торопился уходить.