Низвержение

– Закурить не найдется? – спрашиваю я, быстро, машинально, стараясь не глядеть ему в глаза.

– М-м? – отвечает отвлеченно и будто бы в никуда.

– Закурить… Сигареты, – показываю руками, – не найдется?

– М-м.

Он ни в какую. Идиотское молчание, когда мне уже неловко, да и стыдно в третий раз просить, однако я все еще стою перед им, топчусь на месте, вроде как жду чего-то.

– Что в кульке? – вдруг спрашивает он, а сам курит, пускает дым мне в ноги.

– Что? А-а… Вино в кульке, вино.

– М-м, – качает головой, выдыхая сигаретный дым.

Мне даже закралась в голову мысль для большей убедительности достать бутылку, но, как показалось мне, момент был упущен.

– Я не особый любитель вин в действительности, это не совсем мое. Там алкомаркет просто, кажись, сегодня-завтра закроют… Так это, покурить есть?

– А? Покурить? Сейчас гляну, – вдруг оживает он и начинает копаться то в передних карманах мастерки, то проверяет внутренние, хлопая себя по груди, и не обнаружив там, напоследок лезет в задний карман брюк, и оттуда уже достает пачку легендарной «Примы».

Открывает коробку, недолго смотрит на нее и молча показывает ее мне. Там была последняя сигарета.

– Тогда не надо, – прыснул я смехом, а у самого на глазах чуть ли не слезы.

У других рабочих я уже не осмелился просить, решив просто добраться до квартирки. Обогнув площадь Свободы с ее самой неудобной стороны – дома правительства – я направился по одной из двух небольших улочек, на которые делилась в итоге Мирская, как раз мимо пивоварен, уже набитых уставшими работниками, и бесконечных пустых салонов красоты. По эту сторону проспекта рабочих машин заметно поубавилось, как и людей в целом. Остались лишь небольшие группки сварщиков вдоль всего трамвайного пути, редкие уборщики да местные старожилы парка. Один из них, выходя из пивбара, хорошенько отхаркавшись, затянул сиплым голосом, больше похожим на скулеж:

– А снег все идет, а снег все идет…

***

Коса таки нашла на камень. Любовь-то, конечно, любовью, и, может, она где-то и была, но Мари в итоге не выдержала всех моих пьяных выходок на трезвую голову и выставила меня с вещами на выход. Напоследок я в очередной раз застрял в прихожке ее квартиры, только теперь уже окончательно и бесповоротно, выслушивая вырванные из груди признания – они были еще теплыми, может быть, даже живыми, когда Мари, в коридорно-вымученном бессилии, была готова говорить уже что угодно, чтобы продолжить, чтобы закончить муки. Но все – слова, все – формальности, очередные и беспомощные, перед тем как меня опять вынесет к порогу чьей-нибудь квартиры, где перед глазами будут снова двери и коридоры. Двери и коридоры. Я не особо удивился, на самом деле, когда, собираясь на еще один бесцельный одиночный пикет по ночному городу, застал свою привычно робкую Мари в самом решительном и отчаянном расположении духа, когда она, доведенная до точки кипения абсолютно всем, а не только мной, готова была рушить все, что ее связывало с этим миром, во имя лучших целей. Мне, как и полагалось, оставалось только жалеть, что это случилось раньше, а не позже. Считал-таки номер с расставанием неотвратимым, так что, когда все в итоге произошло, я отнесся к случившемуся со знатной долей стоицизма. В конце концов отношения – это не про самопожертвование. Случилось все так:

В последние пару месяцев уровень нашего взаимопонимания с Мари пошел на спад, причем так резко и катастрофично, как кардиограмма у смертника, что это показалось мне даже как-то неестественным. Мари вдруг начала заводить речи о каких-то посторонних вещах, о которых мы до этого даже не заговаривали за ненадобностью, а когда это всплыло на поверхность, когда, оказывается, все это время ее только и волновали эти вещи, разразилась буря, что унесла нас к черту. Речь, конечно, шла о семье.

– Уж если не одно, то хотя б другое, – говорила наставительно Мари.

И все об одном. Каждый день. Между мной и дорогими мне судорожными плечами разверзлась очередная сточная яма, ставившая в упрек мне вопрос: «А на что ты готов ради этих плеч?» И у меня, конечно, не находилось ответа. Зная, что я не выдержу хоть секунды под давлением уже недоступных мне плеч, приходя домой, я сразу же заваливался спать в ванне, я привык спать в ванне, а когда просыпался, с нетерпением ожидал наступления ночи, и даже мучительные призраки во сне, от которых я до этого всячески отмахивался и бежал, теперь казались мне милыми, хоть и бесконечно раз надоевшими. Мне снова и снова снилась Эль. Я понимал, что с Мари на тот момент об этом разговаривать бесполезно, что любая начатая тема потенциально имела все шансы скатиться к мучавшему ее вопросу.

– Почему тебе этого не хочется? Мы ведь уже столько времени вместе живем, неужели тебе не хочется чего-то большего?