Наиболее подходил ему уже, к сожалению, утраченный, читатель советского среднего класса, который проглатывал и «Город и псы», и «Капитана Панталеона и роту добрых услуг» и, разумеется, «Тетушку Хулию и писаку». Это был результат той самой культурно-политической утопии, которую Льоса хотел бы построить в Перу. Советский Союз и был такой культурной утопией: страшная милитаристская страна, в которой есть довольно большая умная, интеллектуальная, читающая прослойка. Она как бы не была целью этого режима. Целью этого режима были, условно говоря, или милитаристские достижения или шарашки, то есть интеллектуалы, которые обеспечивали эти достижения. Но всеобщее среднее образование случайно породило эту читающую прослойку, которая была его идеалом.
Льоса говорил: «Писателю самое важное достучаться до простых людей». Но кого он имеет в виду под простыми людьми? В Латинской Америке есть огромный слой людей, которые не читают вообще — это маргиналы, это бедняки, но они совсем не маргиналы, они составляют значительную часть общества, это люди, живущие за чертой бедности, это люди, живущие тяжелым повседневным трудом. Латинская Америка довольно бедный край, иначе бы стену на границе Трамп бы не строил.
И у меня есть ощущение, что под простым читателям он имеет в виду среднего латиноамериканского интеллигента, каким он сам был году этак в 1965, когда папа перестал давать ему деньги, когда он сбежал из военного училища и заработал журналистским трудом настолько, чтобы сводить концы с концами. Или такого журналиста, среднего опять-таки, как Маркес, который в какой-то момент на вопросы жены: «А что мы будем есть?», отвечает: «Дерьмо!», запирается и начинает писать великий роман.
Действительно, не могу сказать, что это простые люди. Простых людей вообще как-то я не очень видел, простых людей не бывает. Но это не низшие слои общества, это средний класс. На него ориентирован Льоса, и они его читатели везде, во всем мире. А до бедняков умел достукиваться Лев Толстой, и то, не сказать, что бы это сделало их счастливее.
Что касается конфликта с Маркесом, это беда, что о Льосе, — который написал все-таки штук 30 очень сложных книг, из них романы составляют большинство, но это далеко не только романы, — филологи и социальные мыслители помнят только то, что он дал пощечину Маркесу. Типичное проявление, как сказал бы Гессе, фельетонной эпохи. На самом деле между ними существовали даже не личные, это же не из-за женщины случилось, а политические разногласия. Маркес в какой-то момент симпатизировал Фиделю Кастро, увлекся леворадикальной риторикой и поверил в построение социализма. А Льоса как раз в этот момент разуверился в таких вещах, ему показалось, что Маркес пошел не туда, хотя до этого между ними были нежнейшие отношения. Нормальная история. Говорят, они действительно перед уходом Маркеса примирились.
Что касается радикального художественного жеста — для своего времени гораздо более радикальным художественным жестом было написать «Литуму в Андах» или, что еще более радикально, «Город и псы» — роман, который действительно задевал фундаментальные черты национального характера, роман довольно ядовитый.
Писатель совершает, как правило, художественные жесты, как у Бабеля сказано: «Перестаньте скандалить за вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе на мгновенье, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге».
Писатель совершает свои скандальные жесты на бумаге, поэтому про оплеуху эту забудут, а про «Город и псы» или про «Разговор в „Соборе“» будут помнить. Может, просто будут помнить, что был такой Льоса, который написал множество книг, а кому там он дал по морде, благополучно забудется, потому что будущему это и неважно.
2015
Светлана Алексиевич