Нобель. Литература

Мало того, что наше время сейчас вообще болезненно искривлено и говорить о какой-то нормальной морали сейчас просто смешно и немыслимо, мы вообще далеко зайдем, если будем пытаться с моральной точки зрения рассматривать ситуацию Алексиевич. Наше время очень искажено. Но уже тогда, когда вышла эта книга, она вызывала невероятные дискуссии среди афганцев: «Она посягнула на наше боевое братство. Она оскорбила наш интернациональный подвиг и наш интернациональный долг».

Окуджава незадолго до смерти говорил: «Я не исключаю, что мой Лёнька Королёв и немецкий солдат, убивший его, в раю будут сидеть на одном облаке. Их туда позвали, их не спрашивали, они не виноваты в этой войне».

Но возникает вопрос. Есть же две крайности. Одни говорят: «Надо их обвинять, они морально ответственны, они как те мальчики в Праге, которые приехали на танках и принесли чужую имперскую войну». Другие говорят: «Нет, они герои, они выполняли интернациональный долг. Родина не бывает неправа». Здесь моральная проблема, в общем, снимается очень легко, если допустить, что родина бывает неправа. Но если ты об этом ей говоришь во время войны, ты герой или предатель? Этого ответа нет до сих пор, как нет ответа: Эдвард Сноуден — герой или предатель?

А проблема книг Алексиевич, как мне кажется, в том, что Алексиевич этой проблемы в полный рост не ставит. Ее метафизические способности для этого недостаточны, она работает как журналист. Она честно — некоторые там это оспаривают, но я считаю, что абсолютно честно, не подгоняя под готовый ответ, — собирает свидетельства тех, которые там были. У нее, кстати, есть в книге свидетельства людей, которые вопреки ее концепции доказывают, что в Афганистане эти люди прожили свое лучшее время. Они там были на месте, они мстили за товарищей, они становились мужчинами. Будущая концепция «Девятой роты»: да, может быть, это была неправильная война, но мы на ней стали мужчинами.

Вопрос в том, стали они на ней мужчинами или стали они на ней жертвами, жертвами афганского синдрома… У нее же книга начинается с описания того, как бывший афганец топориком убил какого-то прапорщика, который соврал, что он афганец, а на самом деле он где-то там чеками торговал. Это довольно страшная история. Они герои или они жертвы? Считать себя жертвами они не согласны.

Что касается «Чернобыльской молитвы», книги в свое время наиболее нашумевшей на Западе именно потому, что Чернобыль был там самой закрытой зоной, там совсем не знали, что происходит. Это книга, которая стала такой сенсацией, которая пробила ей дорогу к постоянным переводам, — говорю об этом без зависти, а с горячим одобрением, потому что это нужно переводить, — эта книга вскрывает, по крайней мере, две проблемы. Первая — то, что с Чернобылем не умели справляться, не были к нему готовы, и на 90 % это была трагедия глупости, бесхозяйственности и вообще позднего социализма. Это был результат чудовищной халатности.

Вторая проблема гораздо более сложная. О Чернобыле тогда не сказали правды. И навык говорения правды отсутствует до сих пор. И то, что вышла эта книга, которая рассказала опять с присущим ей физиологизмом все эти ужасы о гниющих внутренностях, о кровавой рвоте, о лучевой болезни… Эта книга, она что, она подрывает боевой дух? Или она говорит правду? Это главный вопрос. Потому что Чернобыль — это не война, но к Чернобылю отнеслись тогда в логике войны. И эвакуация Припяти происходила в логике войны, и веломарафон в Киеве. Это была эпоха вранья тотального. Я очень хорошо помню 86-й год, я хорошо помню, какие ползли слухи, как к приехавшим из Киева на олимпиаду студентам относились как к зачумленным, их не пускали ни в одну комнату в ДАСе[24], потом, слава богу, нашлось, где им ночевать. Но они могут это подтвердить просто, эти мои друзья. Я хорошо помню это ощущение, что рухнул миф в целом, что Советский Союз там, под Чернобылем, разлетелся в куски. И мы не говорим об этом правды. Тотальная ложь, которая пронизывала все общество. Многие до сих пор говорят, что и не надо было этой правды говорить, потому что не было бы тогда паники. И поэтому возникает ощущение такое все время, что логика войны, в которой все здесь происходит, исключает моральные подходы и моральные критерии. В больном обществе, в больной ситуации, где война списывает все, и все постоянно к войне стремятся именно по этой причине, здесь не может быть морали. На войне мораль одна… Как правильно говорит один из ее героев в «Цинковых мальчиках»: «Мораль одна — чтобы не убили». Я писал недавно, что, с точки зрения империи, эта война была абсолютно логична. У этой войны не могло быть другого варианта. Империя обязана туда входить.