Нобелевская премия

— Красивое завершение, — обрадовалась интервьюерша и с видимым облегчением повернулась к камере. — На этом, дорогие зрительницы…

Биргитта отключила звук.

— Она не в курсе, — заявила она столь же категорично, сколь и загадочно.

— Кто? — спросил я, так и не дождавшись разъяснений. Было видно, как София Эрнандес Круз на заднем плане экрана разговаривает с техником, который отцеплял от её внушительной груди микрофон. — Кто не в курсе чего!

— Она. Учёная. Она даже не догадывается об этом заговоре.

— Ты так считаешь?

— Женщина чувствует такие вещи, — утверждающе кивнула Биргитта и посмотрела на меня воинственно, каждым дюймом своего тела выражая: и не смей иметь другое мнение!

Но я не имел другого мнения.

— Очень может быть. Она тоже всего лишь пешка в игре, в которой на карту поставлено что-то совсем другое.

Биргитта задумчиво постукивала пультом по подбородку.

— А ты не думал о том, чтобы обратиться со всей этой историей в газету? Что, если бы весь этот скандал оказался завтра на первых страницах газет?

— Тогда бы эти гангстеры убили Кристину, зарыв и устранив все следы, чтобы их заказчики могли всё опровергнуть, — ответил я. — Кроме того, это не так просто, как ты себе представляешь. Один молодой журналист уже попытался провести расследование в этом направлении и в скором времени оказался мёртв. — Я рассказал ей в нескольких словах историю Бенгта Нильсона, репортёра «Svenska Dagbladet».

Биргитта гневным движением пульта выключила телевизор.

— Да быть того не может! — воскликнула она. — Не может быть, чтобы все газеты были под контролем. Только представь себе, каких это потребовало бы затрат! А ещё телеканалы, а радиостанции, какие только есть… А как с Интернетом? Сегодня любой может вывесить в Интернете всё, что захочет. И распространить по всему миру. Господи, да ты можешь из Гонолулу узнать расписание уроков в моей школе, если захочешь.

— Если каждый может публиковать всё, что хочет, отдельное сообщение просто утонет в этом море, — сказал я и, когда она захотела возразить, поднял руки. — О'кей, согласен. Я не очень в этом разбираюсь. Шведская пенитенциарная система не хочет, чтобы взломщики писали и-мэйлы и разгуливали по Интернету. На то и тюрьма, чтобы ограничивать свободу отдельного человека, верно? Итак, оставим это, не будем сыпать мне соль на раны.

После этих слов она так странно взглянула на меня, что я рассказал ей о Димитрии и о моих тщетных попытках разыскать его. Получивший от меня пятьсот крон русский поп, видно, с этим не справился.

— Православная церковь? — повторила Биргитта и сощурила глаза. — Если я не ошибаюсь, в Стокгольме есть и другие православные церкви.

Я насторожился. Один из тех моментов, когда срабатывает внутренний миноискатель.

— Ты уверена? Я готов был спорить, что есть только русская православная и греческая православная.

— Нет-нет. У нас была одна ученица… — Она шагнула к письменному столу, взяла толстую книгу и принялась листать.

— В телефонном справочнике ты ничего не найдёшь, — сказал я. — На это бы и у меня ума хватило.

— Нет, это справочник культурных, религиозных и тому подобных учреждений. Специально для учителей.

Вот, — сказала она. — Есть ещё сирийская православная церковь. В Халлонбергене.

Через пять минут я был уже в пути.

Халлонберген относится ещё к Сундбергу, но находится на другой ветке синей линии метро, которая идёт на север. И мне пришлось ехать шесть станций на метро, тогда как поверху тут было не больше километра.

Зато я с ходу нашёл церковь. Стоило только выйти из метро на площадь, как я сразу увидел заметное строение из белого кирпича. На нём большими бронзовыми буквами было написано: Сирийская православная церковь св. Петра.

Было воскресенье, но служба уже кончилась, и храм закрыли. Я прошёлся вокруг здания, заглянул в окна, похожие на бойницы, но ничего не увидел, и не у кого было спросить о Димитрии. Что, позвонить в дверь? Я решил быть осторожнее и сперва оглядеться как следует на местности.

Из станции метро сразу попадаешь в торговый центр Халлонберген, и в воскресенье там почти всё закрыто. Но я прошёлся по нему и присмотрелся. По торговому центру всегда можно много узнать о социальной структуре района: выставленные в здешних витринах товары производили впечатление дешёвки. Тут же было арабское бюро путешествий. На супермаркете, помимо шведских, были и арабские надписи, а большинство людей, что попадались мне навстречу, были смуглые.

Ресторанчик на втором этаже работал. Перед входом были выставлены столики, и за одним из них сидел Димитрий в старом пуловере в полоску и в вытертой дублёной куртке. У него глаза на лоб полезли, когда я подошёл к нему.

— Да нет/ — вскричал он по-русски. — Ты-то здесь откуда? — Он растерянно глянул на свои часы. — Год-то у нас какой?

Не прошло и получаса, как мы сидели в норе Димитрия. Он жил в двухкомнатной квартире в пяти минутах от торгового центра и от церкви в многоквартирном доме, на доске звонков которого я не увидел ни одной шведской фамилии.