Нобелевская премия

Когда я вернулся от Димитрия, у нее уже был готов ужин, классические тефтели с картофельным пюре, брусникой и маринованными огурцами. Скорее всего, всё из баночек или из полуфабрикатов глубокой заморозки, но она накрыла на стол красиво, и всё было вкусно. После этого я рассказал ей, что задумал, и попытался объяснить, почему. Это мне плохо удалось, не в последнюю очередь потому, что я сам этого толком не знал. Вообще-то говоря, это походило на безумие. И оно было необоснованным. Я даже не знал, что я надеюсь найти, а если что-то и найду, я не знал, что мне с этим делать дальше. Вполне возможно, я уже свихнулся за последнее время и даже сам не заметил. Но говорить мне об этом тоже было бессмысленно.

— Ну что? — спросил я, затянув рюкзак.

— Ничего, — сказала она. — Все прекрасно.

Она сказала это таким тоном, каким умеют говорить только женщины, и тон этот не сулил ничего хорошего, не говоря уже о «прекрасном».

Я посмотрел на неё, но, как любой мужчина в такой ситуации, тоже не знал, что делать. И, поскольку ничего другого мне не пришло в голову, я сказал:

— Хорошо. Тогда я пошёл.

— Да, — сказала она. — Конечно.

— Я вернусь, наверное, только под утро.

— Нет проблем.

Я ещё подождал, но она больше ничего не сказала. Она стояла, скрестив руки на груди, с каменным лицом, и ждала, так что мне не следовало заставлять ее ждать ещё дольше, и я закинул рюкзак за плечи и ушёл.

Моя остановка была Остермальмторг, но когда я заранее приготовился к выходу, на предыдущей станции в вагон вошли двое из службы охраны, прямо у меня под носом. Поезд поехал дальше, а я стоял рядом с ними у двери и чувствовал, как сердце бьётся у меня в кончиках пальцев. Я мог бы до них дотронуться.

То были молодые мужчина и женщина в серых форменных куртках, причём молодой человек был с переговорным устройством и дубинкой, но с пустыми петлями на поясе, то есть однозначно ученик. Приземистая женщина, в куртке казавшаяся даже толстой, наоборот, была полностью экипирована, при ней был мощный карманный фонарь и тяжёлая связка ключей на поясе, а на груди массивный микрофон. Этот микрофон отнимал всё её внимание. Что-то с ним было не в порядке; она с кем-то переговаривалась — видимо, с диспетчерской, и то и дело выворачивалась назад, поскольку собственно радиоприёмник-передатчик был у неё на спине. Парень теребил спиральный кабель, который вёл туда от микрофона, но контакта не возникало. Им обоим было не до окружающих.

Круглый зал станции с высоким коричневым куполом. Проход, киоск, цветочный магазин, перед которым уже была опущена решётка. Последние перед выходом на улицу два магазина не работали, их витрины были замазаны, а эскалатор выстукивал ритм рок-н-ролла. Пахло мочой и сигаретным дымом, но по мере приближения к поверхности земли холод ночи давал о себе знать всё сильнее, покусывая слизистую оболочку дыхательных путей и заглушая обоняние.

Наверху я огляделся, чтобы сориентироваться. Когда выходишь из метро, никогда не знаешь, где какая сторона света. Просторная площадь, церковь, подсвеченная оранжевыми прожекторами, большая витрина с ваннами, полотенцами и ночными рубашками.

Была ночь, было темно, и уличное освещение не заслуживало своего названия. Тем не менее те немногие краски, которые я различал на световой рекламе, на стенах домов и в окнах, казались мне светящимися изнутри, прямо-таки жгучими. Все шумы, достигавшие моего слуха, обладали кристальной остротой: скрип снега под шинами проезжающих машин, голоса и отдалённый смех. Стук автомобильных дверец: громоподобный звук. И я ощущал каждую частичку своего тела, чувствовал, как работает каждый мускул, как двигается каждый сустав. Что это было со мной?

Был момент, когда я всерьёз взвешивал вероятность того, что Биргитта подмешала мне в еду какой-то наркотик. Ведь именно так проявляется его действие, когда заторчишь, когда приход, во всяком случае, по описаниям, какие я читал.

Да, в моих ночных вылазках я всегда был в состоянии особой бодрости, но сегодняшняя ощущалась по-другому. Не оттого ли, что это, возможно, были мои последние часы на воле, мои последние шаги по Стокгольму в качестве свободного человека? Я заглядывал в пустые окна на первых этажах фирм, и мне казалось, что я вижу гигантские аквариумы. Я слышал звяканье связки ключей, которыми кто-то запирал дверь офиса, и мне казалось, что я слышу звон цепей. Выброс адреналина от недавней встречи в метро, судя по всему, доделывал остальное.

Вот наконец и Стюрегатан. Парк представлял собой арену тёмных теней, королевская библиотека была ярко освещена, холодные деревья стояли перед мрачным ночным снегом. Фасад Нобелевского фонда тоже был подсвечен и впечатляюще лучился до самой крыши.

Ну, начали. Мимо витрины с рекламой туристского рая Марокко, а рука уже нащупывает набор отмычек. Громкий смех, две пары среднего возраста, попавшиеся мне навстречу, не удостоили меня взглядом. Я открыл узкую тёмную дверь в самом углу, на которой было написано «К кухне», прикрыл её за собой и остановился, чтобы глаза привыкли к темноте.