Стопочка бумаги представляла собой наброски нескольких статей на тему СЮА, они были полны специальных терминов, сносок, формул, графиков и запутанных фраз. Насколько я мог понять, новые исследования показали, что агрессивность мальчиков-подростков не имеет никакой связи с их характером или жизненными обстоятельствами, это болезнь, вызванная гормональной неуравновешенностью. Может ли она выровняться в организме созревающего мальчика или нет, предопределено генетически. Те, у кого она остаётся, страдают СЮА и нуждаются в соответствующем медикаментозном лечении.
Всё это было явно недавнее открытие. Передо мной был план, каким образом следует ознакомить мир с этим открытием.
Кто-то ксерокопировал календарь будущего года и вручную отметил на нём сроки публикаций нескольких статей, но потом снова перечеркнул или поставил рядом вопросительные знаки. В одном письме, датированном 20-м октября, фирма «Рютлифарм» приглашала на симпозиум на тему СЮА в Акапулько и обещала возместить расходы на проезд, проживание и питание. Всё поле бледноватого оттиска было испещрено пометками к телефонному разговору от 16 октября, в котором речь шла, по-видимому, о том, чтобы отменить мероприятие.
Между распечатками лежал простенький листок из блокнота, светло-жёлтый, с нежными красными линиями, и на этом листке кто-то — можно было предположить, что Рето Хунгербюль, — набросал по-немецки что-то вроде списка дел.
—
Я читал эти заметки с той знакомой благодатной щекоткой в животе, которой мне так давно не хватало. Рукописные пометки чужих людей: нет ничего более притягательного. Как будто заглядываешь прямо в мысли человека.
Эти заметки Хунгербюль писал для себя, чтобы упорядочить мысли, ничего не упустить и правильно расставить приоритеты своих решений. То обстоятельство, что я, как посторонний, с трудом понимал, о чём идёт речь, делало эту картинку ещё притягательней.
П, Ф, РК и так далее были сокращения имён, это ясно. Я мог бы написать руководство по расшифровке личных заметок, и одной из первых закономерностей было бы то, что фамилии людей почти всегда обозначаются заглавной буквой.
И
Она ему мешала. И желал бы я хотя бы смутно догадаться, в чём именно.
Между тем уже было четыре часа. Я ещё раз позвонил Лене.
— Новицкая, — ответил её голос.
Я чуть было не положил трубку, но потом всё же сказал:
— Алло, Лена. Это я, Гуннар.
Я услышал, как она задохнулась.
— Гуннар? — Это звучало так, будто её пробрала дрожь. — Гуннар, неужели… Откуда ты звонишь?
— Я снова на воле. С позавчерашнего дня.
— Хорошо. Рада за тебя. Я… Ты ведь знаешь или нет? Что я замужем и так далее?
— Как не знать, ты же назвала свою новую фамилию, — сказал я и почувствовал в собственном голосе нечто такое, чего, я надеюсь, она не расслышала. — А скажи… Не могли бы мы тем не менее встретиться? Ненадолго?
— Встретиться? — повторила она. — Не знаю. Это так неожиданно… — На заднем плане послышался грохот и стук, затем детский рёв. — Свен! — крикнула Лена в сторону. — Что ты там делаешь? — Она с изнеможением вздохнула: — Один момент, ладно?
Я упал на спину на кровати и слушал, как где-то в глубине квартиры она уговаривает своего ревущего сына. Что же будет? Нет, в постель со мной она не ляжет. Кто угодно, только не Лена. У неё теперь семья, которую она всегда хотела иметь; она не станет рисковать ею ни за что на свете.
Дверь закрылась и приглушила детский рев. Шаги, и она снова взяла трубку.
— Гуннар? Ты ещё здесь?
— Хочешь, я отгадаю: твой муж будет против.
— Да. Нет. Конечно, разумеется, — вздохнула она. — Но сейчас всё равно не получится. Свен заболел, и я сижу с ним дома. А то бы мы могли встретиться днём где-нибудь в кафе или ещё где… Знаешь, обычно с ним легко. Если я встречаюсь с подругой и он при мне, ему достаточно дать книжку с картинками и какой-нибудь леденец, и тогда это самый спокойный ребёнок на свете.