Ночь

Дама развесила мою влажную одежду по старинным латунным батареям – костюм высохнет быстро. Сама же просто расстегнула воротник. Шея ее оголилась, и я избегал на нее смотреть. Девушка присела рядом со мной на кровать и заглянула в книгу. Атлас был открыт на странице с рассказом о Небесном Покемоне – в той части, где властитель «снежных хранилищ и сокровищниц града», Господь из бури, спрашивал у Иова, способен ли он «разрешить узы» созвездия Орион.

– Ты знаешь, что ночь – очень редкое явление в космосе? – спросила она.

Я закрыл книгу и усмехнулся.

– Как по мне, так это «редкое явление» слегка затянулось.

– Ситуация, когда с планеты видно черное небо и россыпь звезд, в большинстве звездных систем невозможна или возможна лишь сезонно.

Я хотел спросить, откуда она это узнала, не из пересказа ли «Звездных войн» в местном кинотеатре, но прикусил язык. Настроение было слишком хрупким, чтобы уничтожать его иронией.

– Наша ночь возникла только из-за того, что Солнце отдалено от центра Галактики плотным облаком пыли, которое не пропускает свет. Иначе бы оно сияло постоянно. У меня был хороший репетитор по астрономии.

– Тут учили астрономии и после того, как газеты начали писать про невров и андрофагов? – удивился я.

– Репетитор у меня был еще до того, как наступила Тьма, – мягко ответила девушка. – Но астрономия у нас никогда не выходила из обращения.

Повисла пауза, и, чтобы ее заполнить, я достал из ящика стола маски, собираясь рассмешить ее ерничаньем над мессиджами, которые отель посылает гостям.

– Тогда, ребенком, я думала: какие мы, люди, счастливые. У нас есть ночь. Романтичная тьма. Время для свиданий. Время для любви.

– Но оказалось, что ночь – совсем не оптимальное время для свиданий, – продолжил я, думая о своем. – По крайней мере, для близких людей. Ночью глаза замечают гораздо меньше. Ночью не видишь любимого, а выдумываешь его. Игра в прятки. Хлеб для фантазий. День – время для любви. Днем и только днем человек по-настоящему гол. Днем он выглядит таким, каким его создали. Со всеми недостатками. Со всеми веснушками и пятнами на коже.

Пауза, установившаяся после этого диалога, стала еще глубже – из такой не выберешься с помощью шуток о масках. Она взяла меня за руку и вывела на середину номера. Подошла к своему пальто и вернулась с маленькой портативной колонкой. Нажала кнопку – в комнате негромко запульсировала торжественная мелодия. Похожая на немного переделанное вступление к советскому Шерлоку Холмсу.

– Вот так звучит интродукция, под которую нам предстоит двигаться. – Дама Карнавала взяла меня за руки и сделала несколько движений.

Я повторял ее шаги, и выглядело это наше переступание очень неуклюже и скованно. Как портрет принцессы Леи под приглашением на лекцию о благородстве космической аристократии. Я положил руки ей на талию, и это еще больше нас смутило. Так, наверное, танцевали бы два башенных крана, если бы им довелось сцепиться. То, что она была выше меня на полголовы, а также стук деревянных башмаков, сопровождавший каждое наше движение, добавляло неловкости. И тут мелодия закончилась, и я вздохнул с облегчением. Через секундную паузу автоматически включился следующий трек – номер наполнился простыми гитарными аккордами. Такая нехитрая мелодия. Которую я узнал сразу. Это было как удар под дых. Потом вступил голос. Он будто не пел, а говорил. Обращаясь к кому-то очень близкому:

Wake from your sleep
The drying on your tears, today we escape, we escape[37].

Мы стояли, не отпуская руки друг друга.

– Ты спрашивала, куда я иду, – сказал я внезапно охрипшим голосом. – Когда стемнело, моя любимая была в Покхаре, в Непале. Она поднялась наверх, на гору, чтобы встретить рассвет. Который не наступил. Я потерял ее и должен найти.

А Том Йорк в это время просил меня дышать, продолжать дышать, как бы ни захватывало дыхание от этой песни, под которую я когда-то кружился по комнате с другой. С такими же ямочками. Дама Карнавала сбросила эти ужасные деревянные башмаки и стала совсем маленькой. Она положила мне руки на плечи, но мы не двигались, а стоя слушали музыку.

– Ты понимаешь, что ты ее не найдешь? – спросила она.

Я покачал головой, и это могло означать как несогласие с мыслью, будто мое путешествие бесполезно, так и понимание того, что я никогда не найду ту, кого потерял.

– Я ее обидел, – с трудом выдавил я, едва справляясь с собственным дыханием. – Она уехала путешествовать. Я был уверен, что мы помиримся.

– И зачем ты идешь, если понимаешь, что никогда ее не найдешь?

А в песне грохнули барабаны, голос запел крещендо:

And you can laugh
A spineless laugh
We hope your rules and wisdom choke you[38].

– Потому что она – моя единственная, – ответил я и больше уже не мог говорить.

Дама Карнавала обняла меня, а я спрятал невидящие глаза ей в волосы. Мы стояли так, раскачиваясь в такт разрывающему душу финалу: