Ночь

Мы углубились во тьму и галопом понеслись через жилые кварталы непарадной части города. Прохожие тут почти не встречались, огней тоже стало меньше. Зато посреди щербатых сталинских бараков, унылых панелек и частных деревенских домиков начали попадаться фермы и мастерские. Только теперь я осознал величие и размах Города Света – поселение раскинулось на достаточно большой территории, всосав несколько близлежащих сел. Исчезновение солнца опустошило былые столицы и притянуло их жителей в не существовавшие раньше мегаполисы: магнитом послужило электричество.

Похоже, мы направлялись к ТЭЦ – воздух становился все менее прозрачным, наполнялся смогом, в желобах шиферных крыш виднелись черные ручейки пыли. Мне не терпелось спросить у Дамы, что она задумала, но, как оказалось, она была на другой волне.

– Скажи, как она выглядит? Та, которую ты ищешь? – Света хватило на то, чтобы увидеть закушенную губу. – Красивая?

Как можно ответить на такой вопрос? Конечно же, красивая. Очень. Но разве дело в этом? Подумав, я полез в карман брюк и выудил плоский футлярчик визитницы. Открыл и протянул ей то, что так старательно хранил все это время.

Мы жили в приподнятой на сваях хижине в бамбуковых зарослях в трех шагах от моря. На тайном пляже в Камбодже, который походил на рай настолько, насколько это вообще возможно. Утром нас будило пение птиц – стены из бамбука не приглушали симфонию природы. Днем купались в море, вечером ели зеленое карри. Когда ощущение времени окончательно исчезло, а необходимость отлета в родные морозы растаяла в беззаботной тени бамбуковой рощи, какой-то странствующий фотограф снял ее на камеру типа полароида, кажется, это был Instax, последняя попытка вернуть людей к физическим фотоснимкам в мире, где домашние альбомы перекочевали в телефоны и яблочники.

Тот чудак-фотограф выглядел колоритно – длинные седые волосы, вечная сигарета в зубах. Таких много скиталось по побережью. Мы пили индийский молочный чай в кафе на пляже, наблюдая, как вечернее солнце ныряет в багровое небо. Он вышел из заката и забрал в вечность только ее. Только мою единственную. До того как мы успели что-то возразить. Я в кадр не попал. Старик сказал, что он сделал снимок абсолютного счастья. И что снимок будет стоить файв доллаз, и мы оставим его без ужина, если не согласимся. Я дал ему три, и это фотографа полностью удовлетворило. Благодаря тогдашней щедрости у меня сохранилась фотография. Единственное ее изображение, зарумяненное вечерним солнцем.

Дама Карнавала приняла снимок, поднесла его к окну, не сумела ничего разглядеть и нащупала выключатель. Над нами зажегся прикрепленный к кожаному потолку фонарик. Она сняла маску и всмотрелась в фото. Улыбнулась – одним уголком губ.

– Теперь понятно, – произнесла она, возвращая карточку. – Теперь понятно.

Дама выключила свет и, быстрее чем я что-нибудь успел понять, подсела ко мне. Моя маска была властно сдвинута вверх, а ее губы прикоснулись к моим. Ее дыхание было таким же, как и волосы: жасмин, корень ириса, дубовый мох. Я не уловил мгновения, когда она оказалась у меня на коленях, сжав меня бедрами. И это было приятно, и хотелось, чтобы она прижималась сильней. Ее платье уже расстегнулось, и оттуда на меня лилось белое пламя. Но я положил руки ей на плечи и мягко отстранил ее. Тыльной стороной дрожащей ладони погладил ее по щеке. Красивая. Очень красивая. Но разве дело в этом?

– Я только хотела понять, как это. Когда тебя любят… – сказала она застегиваясь.

Карета остановилась. Темная улица, щербатая галерея фонарных столбов, освещенное строение впереди.

– Вас на территорию везти или господа у ворот выгрузятся? – спросил голос кучера. – Если на территорию, позвонить надо, чтобы открыли.

Мы поправляли одежду, будто застуканные на бэкстейдже школьного выпускного старшеклассники.

– Не надо заезжать! Мы тут выйдем! – приказала Дама Карнавала и первой соскочила с коляски. Я, еще немного расхристанный, поспешил за ней. Таксист сделал крутой разворот и припустил назад, в центр, где его ждала толпа потенциальных клиентов.

Трубы электроцентрали играли возле имения Пшенок примерно ту же роль, какую у других особняков играют высаженные под окнами дубочки. Дом стоял в сени жерл, выбрасывающих угольный дым. Его стены почернели от выбросов. У ворот, как и рядом с домом Воловичей, был воткнут билборд. С него смотрел мужик, постриженный полубоксом и одетый в хороший спортивный костюм «Адидас». Молодой волк, который сам не понял, как постарел. Седой боксер улыбался, обнажив примерно семьдесят процентов зубов, из-за чего постер можно было принять за рекламу стоматологической клиники. Рядом с Пшенкой-старшим в расслабленной позе стоял обладатель вельветового пиджака, кожаного жилета и кожаной же шляпы стетсон. Он смотрел прямо в кадр, а Пшенка-старший в полоборота повернулся к своему компаньону. Из этой взаимной расстановки следовало, что боксер как будто немного подмазывается к ковбою. «ВМЕСТЕ В ПРОЦВЕТАНИЕ И БЛАГОПОЛУЧИЕ» – было написано внизу.

– А что тут делает Самуэль? – спросил я, не веря глазам своим.