Ночь

Напрасно я натягивал рюкзак перед подъемом наверх. Можно было его просто оставить внизу и сбегать в разведку. Рыскуном. Вестибюль на пятом этаже был закрыт надежной железной коробкой. Ригельный замок, легированная сталь. Это не смог бы вскрыть голыми руками даже Супермен. Постучал без всякой надежды, понажимал латунную ручку входной двери и, вдохнув, подался еще выше. Седьмой этаж, вестибюль закрыт, дверь с армированным стеклом. Я стукнул по стеклу ногой, поверхность, прошитая тонкими стальными нитями, отпружинила и не поддалась. Тогда я достал свой охотничий нож, всунул лезвие между косяком и замком и, без особых сложностей, вжал язычок замка.

В вестибюле стояла абсолютно новая обувь. Много – такая на базаре в Грушевке шла по десять цинков за пару. Нужная мне дверь была фанерной, и я высадил ее с первого раза, попав ногой ближе к ручке с замком. На этот раз Гердочка проскользнула в помещение, как бывалая грабительница. Я затянул рюкзак внутрь.

Стандартная панельная двушка: спальня напротив входа, роскошная постель, одеяло, клетчатый шерстяной плед. Большая гостиная справа: модульная клееная мебель, хрусталь за стеклом, несколько книг (тут я становлюсь особенно внимательным): «Анна Каренина» Толстого, «Скитания отрока Варфоломея» (серия «Жемчужины православной мысли»), альбом Сальвадора Дали, два тома Ошо Раджниша, брошюрка «Живая дхарма», иллюстрированный справочник «Подлодки Второй мировой войны», четвертый том «Хроник Нарнии» Клайва С. Льюиса.

По библиотеке делаю вывод, что тут жила разведенная женщина, холерик, с высшим образованием, в возрасте от сорока до пятидесяти лет, доход низкий, сын-подросток, любовник-визитер работал водителем маршрутного такси.

Спешу на кухню. Миллион деталей указывает на то, что квартиру покидали в большой спешке, забирая с собой те вещи, которые казались ценными. Однако хозяева не вернулись за теми вещами, которые ценными являются на самом деле. Один шерстяной плед чего стоит. Или табуретки из настоящего дерева. Открываю холодильник, и рот тоже открывается – сам. Его нутро забито продуктами: поленце копченой колбасы, клинок голландского сыра цвета мумии, весь с серо-белой плесени – он успел испортиться еще до того, как температура в холодильнике опустилась ниже ноля, так же как сельдь, которой полностью замерзнуть не дал рассол. Высохшие палочки сосисок, грибочки в баночке со вздутой крышкой, каменные картошка и свекла, капуста в поддончике, кетчуп, майонез, горчица, двухлитровая бутылка кваса, двухлитровая бутылка минеральной воды, неоткрытое «Киндзмараули» на дверце. И еще вареники с картофелем и укропом в морозилке.

Половину этих продуктов опасно даже пробовать. За время, прошедшее с момента, когда их положили в холодильник, Герда успела вырасти из веселого, глуповатого щеночка в циничную собаку бальзаковского возраста. С мордой, выражающей столько разнообразных эмоций, что в телевизионную эпоху она могла бы работать стендап-комиком. Можно представить себе, насколько сложные цивилизации аэробных и анаэробных бактерий наросли за это время на селедке и грибочках. Они там, наверное, уже и Интернет изобрели. А вот квасик… Нет, квасик за это время тоже скис во что-то прогорклое, тягучее, с острым бражным привкусом. Я пропихнул пробку в горлышко бутылки вина, глотнул и выплюнул: не знал, что разлитое в бутылки вино тоже портится при низких температурах. Но картофельные варенички! Пока на балконе разгорался костерок из табуретки, Ошо и деревянных фрагментов кресла, я обшаривал шкафчики над газовой плитой. Моей добычей стали двухлитровая бутылка настоящей кока-колы, килограмм риса, килограмм гречки, консервированные бычки в томате и – подготовьтесь! – огромный пакет нетронутых чипсов.

Теоретическое допущение опытного книжника про сына-подростка, сделанное на основании анализа библиотеки, нашло подтверждение в этом подростковом деликатесе.

Чипсы не прогоркли. Я поместил в рот одну чипсину, осторожно раскусил ее и чуть не захлебнулся слюной: вкус тех времен, когда человечество еще было цивилизацией, а Герда еще была молодой. Я начал уничтожать джанк-фуд горстями, и хруст в комнате стоял такой, что уши закладывало. Герда, наблюдая за моей забавой, гавкнула, и я протянул ей несколько картофельных лепестков. Она похрустела ими и с большим сомнением посмотрела на меня. Мол, пациент окончательно тронулся. Сначала за стену потянул, не сиделось ему дома. Потом начал жрать какую-то подкрашенную пластмассу.

Как бывает, когда обжираешься чипсами и пакет уже приближается к концу, на меня навалилось жгучее чувство вины, перемешанное с отвращением к выразительному химическому привкусу всех тех добавок, которые организм сначала принял за сметанный и папричный вкус. Но было уже поздно. На пальцах остался слой химического жира, который я старательно вытер об обивку дивана. Потом выключил налобник, зажег четыре свечи, найденные на кухне, и быстро сварил себе вареников на минералке.