Ночь

Зашел в лес, набрал сухих веток и сложил из них большой прощальный костер. Велосипеды положил сверху. Думал, может, вернуть им термос, в котором они передали мне чай, но решил, что мертвым подарки не возвращают. Герда все это время сидела у дороги и молча наблюдала за моими приготовлениями. Высек искры на бересту – она быстро занялась, пламя перекинулось на ветви сухостоя, и вскоре вокруг стало очень светло. Вырыть глубокую яму в промерзлой земле я бы не смог даже с помощью своего карликового топора. Костер был единственным способом проводить моих добрых знакомых по-человечески. Стало очень светло, будто солнце навестило лесок на прощание. Я присел, чтобы снегом стереть кровь с пальцев. И увидел то, на что раньше не обращал внимания: вся обочина, так же как и снег на откосе, который связывал колею с лесом, была щедро усыпана следами.

Вытянутые парные капельки, острые сверху и скругленные снизу. Следы больше всего напоминали уши Герды, когда она напряженно во что-то вслушивается. Выражение «козлоногие» ударило в голову как-то само собой, без всякого желания осмыслять увиденное. Несколько цепочек следов уводили за деревья, другие тянулись вдоль дороги. У многих внутри была красная обводка, будто копыта были запачканы свежей кровью. Я представил себе созданий, которые могли оставлять такие парные остренькие следы и так хирургически вскрывать горло, и мне стало очень некомфортно у яркого огня. На сколько километров простиралась засветка от него? Успею ли я использовать ружье перед тем, как меня выпотрошат? И кого, вообще, опасаться? Какого они роста? Козлиного или человеческого?

Пришлось далековато возвращаться, и весь эпизод вызвал мысли о благословенной жизни в Вольной муниципалии. Пока еще брезжила последняя возможность тамошнего бюргерского счастья. Я уже увидел, какие опасности обещает прогулка. Центральные полисы замерзают насмерть, а в нескольких часах ходу от них стоят нетронутые леса, из которых можно не вернуться. Порядок, который установился в бывшем городе-герое Минске, выкристаллизовался из сотен смертей. Может, напрасно я бросаю вызов этому порядку? Если через дюжину снов я осознаю бессмысленность своего странствия, вернуться будет невозможно, останется только один путь – вперед. Uber из пустошей не вызовешь.

Я глотнул виски из горлышка – за упокой души велосипедистов и решение идти дальше. Некогда самый дешевый из доступных купажированных шотландцев, Teacher’s расцвел на языке запахом старого доброго света. Волна тепла достала аж до кончиков пальцев.

Герда черной тенью следовала за мной. Глаза быстро привыкли – тут было больше снега, благодаря чему была лучше видна стрела дороги, которой следовало держаться. В ста метрах от шоссе по насту, присыпанному снегом, была протоптана настоящая магистраль. Я ненадолго зажег фонарь и увидел сотни следов: человеческие ботинки, кроссовки, конские подковы, выдравшие снег прямо до дерна, на отдельной кабаньей дорожке попадались массивные раскопы – вепри искали еду, срывая рылом слои земли. Похоже, дорогами пользовались лишь самые непуганые идиоты.

Мне казалось, что после пережитого шока я смогу дойти до Фермы без отдыха и снов, но ходьба под тяжелым рюкзаком успокаивает, избавляет от тревожных мыслей и мыслей как таковых, а потом медленно вытягивает жилы, высасывает всю энергию. Каким бы напряженным или перепуганным ты ни был, сколько бы твоя кровь ни вскипала от адреналина, через тридцать-сорок километров обязательно начнешь цепляться рюкзаком за деревья, спотыкаться все чаще и в конце концов упадешь и будешь готов спать прямо на снегу. Заброшенных микрорайонов на моем пути больше не попадалось, и пытаться найти другой населенный пункт с помощью карты, не зная собственного текущего местоположения, было глупо. Поэтому как только посреди заснеженного поля я увидел какой-то одиноко стоящий сарай, то сразу свернул к нему. Не надеясь найти ничего лучшего.

От хозяйского дома рядом с хозпостройкой остался лишь фундамент. Скорее всего, строение когда-то просто разобрали на бревна и перевезли в другое место дачники. Сарай не тронули, ни к чему этот хлевок сельчанам-любителям. Внутри постройки все еще стоял запах животных – у входа был загон для коровы. На сеновал вела деревянная лестница, и после лаконичной, но эмоциональной дискуссии в стилистике британского парламента ее собачье величество разрешило затянуть себя наверх. Решительную роль в обмене аргументами в дебатах сыграла жестянка собачье-кошачьего корма, против которой у Герды возражений не нашлось.

Закопавшись в сено, я почти сразу заснул. Был бы рад слукавить, что снилось мне лето в деревне, но это было не так: ночь снова пугала меня кошмарами.