Ночь

– Приближается время молитвы. И поэтому я хотела бы попросить вас очистить территорию магазина.

На попытки смягчить сердце этой тетки у меня остались даже не минуты – секунды.

– Погодите, погодите! – Я поднял руку и снова почувствовал на себе взгляд этих добрых серых глаз, тонувших в вежливых морщинках. – Подождите! Вы – человек хороший, я это вижу! Но вы в своем понимании действительности немного ошиблись! Бог же учит вас любви и милосердию!

– Конечно! – радостно поддержала меня женщина. – Любви ко всем Его творениям!

Из повисшей паузы я понял, что невры и знахари к Божьим созданиям не относятся. Пространство маневров сужалось.

– Но он же добр, ваш Бог! А вы сейчас зло творите!

– Он – добрый и восславится навеки! – Когда она начинала говорить о Боге, лучи любви, исходящие от нее, переходили с режима «ближний свет» на «дальний». – Но Бог бывает не только добрым, но и жестоким и разрушительным. Он не только обласкивает, не только милосердствует, но и испытывает, карает и мстит.

– Бог, который мстит? – Уразумев, что с человеком на дальнем свете невозможно вести беседу, я автоматически переспросил, просто чтобы понять, каков же символ веры, приведшей к нашему изгнанию.

– И мстит, и карает, и испытывает.

– Зачем Богу испытывать? – с сомнением процедил я. – Он что, инструктор по выживанию?

– У Иова из земли Уц было семь сыновей и три дочери, и слыл он наибогатейшим человеком из всех сыновей Востока. И сказал Сатана Богу, что Иов праведен только из-за счастья земного. И забрали тогда у Иова все деньги, и погибли все его дети, но Иов продолжал восхвалять Бога. И заболел Иов страшной проказой, и был изгнан из города, и сидел в пепле и гное, расчесывая струпья на теле своем черепком, и все равно восхвалял Господа. И обратилась к Иову жена его, чтоб он обругал Бога, и сказал ей Иов: неужто лишь хорошее мы будем принимать от Бога, а плохое не будем принимать? И вышел тогда Господь к нему из бури, и вознаградил за терпение и преданность, и родились у него снова семь сыновей и три дочери. И разбогател он вдвое больше, чем раньше, а Сатана потерпел поражение.

Я хотел отметить, что Бог, который, споря с Сатаной, позволяет умертвить десять человек, – не тот Господь, которому я бы молился. Но я решил проглотить реплику: это еще сильнее уверило бы женщину в том, что мы – творенья дьявола. Я молча сбросил с плеча двустволку, взвел курки и приподнял ствол. Ружье было направлено не на женщину, я навел его на терракотовую армию бутылок с «чернилами». Тыкать оружием в безоружного человека я не умел и учиться этому не собирался. Стрелять не хотел даже для демонстрации серьезности своих намерений. Но нам с Гердой очень нужны были антибиотики.

Мать Татьяна встретила поднятый ствол еще одной благодатной улыбкой. Чувствовалось, что если до этого момента она делала какие-то усилия, чтобы держаться своей странной картины мира, то теперь ее версия действительности была подтверждена жестом агрессии, на который добрый человек никогда бы не пошел.

Хозяйка вышла из-за прилавка, подошла ко мне, взяла рыло двустволки в кулак и прижала к своей груди, сдвинув золотой крест.

– Давай, Нечистый! Стреляй! Я давно уже не была на исповеди, потому что на земле не осталось ни одного священника, который мог бы ее принять. Но смерть мученическая все грехи отпускает. Стреляй, ну! А потом попробуй сам найти на нашем складе тетрациклин или цефуроксим! И весь ад тебе в помощь!

Я отступил на шаг и опустил ружье. Я проиграл этот бой. Ситуация стала безнадежной после того, как я схватился за оружие. О чем я вообще думал? Пробовал напугать? Женщину, которая верит в ад и рай? И что самое обидное, злых намерений у меня не было! И старался я не для себя. Но, как я вдруг понял, зло никогда не поможет сделать доброе дело…

Почему, уходя с заправки, я не схватил с полки пару банок тушенки или хотя бы какую-то салаку в томате? Потому что продать мне их отказались. А отбирать силой было несправедливо – это слово я использовал, чтобы объяснить Царю Горы, почему не отдам Герду. Чтобы взывать к справедливости, нельзя творить несправедливость. Иначе цена этого понятия размоется в твоей голове настолько, что в следующий раз стыдно будет апеллировать к нему, когда окажешься в беде. И кто знает, что у тебя тогда отберут?

Отойдя от ветряка на расстояние, которое полностью исключало идею туда вернуться, я включил налобник и достал карту. Из нее следовало, что дорога на Город Света находится справа от значка «Мерседеса». Я же, поверив указателю, пошел налево.

Мой отец ориентировался в картах очень хорошо, ему достаточно было бросить быстрый взгляд на «Атлас автомобильных дорог», хранившийся в бардачке нашей машины, чтобы понять, в какую сторону поворачивать из Налибок на Столбцы. Наше поколение постигало пространство уже методом прикосновений к GPS-устройствам. Поэтому мне пришлось напрячься, чтобы сообразить, что, если на бумажной карте движешься вниз, твои направления «переворачиваются».