Ночь

Когда моя девочка в первый раз присела, я подумал, что она просто хочет отдохнуть. Я расстегнул рюкзак, достал ее консерву, но она отвернула морду. Герда дышала очень быстро, глаза ее блестели. Я погладил ее по загривку и сказал педагогическим тоном:

– Дорогая моя, если ты не будешь лопать кошачий корм, больше этого корма достанется котам. Они будут жрать его, их шерсть будет становиться все более блестящей, и в итоге они придут, белые, пушистые кругляши нежности, и замурлыкают нас с тобой до смерти.

Но сердце Герды, обычно очень чуткое ко всему, что касалось ущемления ее прав котоподобными, не откликнулось на попытку разжигания межвидовой розни. Она смотрела на меня своими влажными глазами и будто говорила: «Ну и пусть. Я прощаю им все!» Я снова ее погладил, и Герда обессиленно легла на асфальт животом. Да, я давно уже видел, что ей погано. Видел, но закрывал глаза.

Погладив ее по спине, я дал ей напиться теплой воды из термоса. Посидел рядом, отдыхая. Через какое-то время я очнулся, попытался поднять за ошейник Герду, она заскулила. Я все еще отказывался верить, что дальше мы не пойдем. Мы сидели под звездами посреди поля, стиснутого с боков двумя лоскутами леса. Деревья по обочинам выглядели как-то куце, слишком уж неуверенно прижимались они к дороге. Было ощущение, что, если сильно топнуть, они разбегутся, мелькая маленькими ножками. Ни домов, ни хозпостроек, ни огонька вокруг. На ночлег нам было бы хорошо остановиться в теплом месте с постелью не из веток и прелой листвы. В месте, где я мог бы перебинтовать лапу Герды и решить, что делать дальше.

– Герда, нам надо идти. До ближайшего жилья, каким бы оно ни было. Мы не можем в лесу ночевать.

Собака героически поднялась, сделала несколько шагов, сначала подскакивая, потом – подволакивая лапу. Но все-таки свалилась, быстро дыша и умоляюще глядя на меня. Я присел рядом, одной рукой гладил ее по боку, другую запустил себе под шапку, схватил за волосы и рванул так, что на глазах выступили слезы. Движение вперед было невозможно. Разматывать повязку тут, среди грязного снега и талой воды, было нельзя. И в тот момент, когда я собирался завыть от отчаяния, сзади послышался стук копыт.

Да, это было неосмотрительно, но я зажег налобник и вышел на середину дороги, намереваясь остановить всадников любой ценой. В голове ворочались сомнения: может, снять с плеча двустволку и встретить их с оружием в руках, ведь это может ускорить коммуникацию? Однако после случая на заправке решил воздержаться. Не стоит брать в руки ружье, если не собираешься стрелять. Приспособление для убийства не помогает говорить, а только мешает. Быстрый ручеек этих мыслей спас мне жизнь: если бы я целился в обоз, меня бы пристрелили, не сбавляя скорость.

Вскоре я разобрал по звукам, что кони идут галопом, а увидев в свете месяца черное пятно, которое быстро неслось мне навстречу, понял, что чешут не всадники, а странная тарантайка.

– Стойте! Остановитесь! – заорал я.

– Прочь! Стрелять будем! – крикнули мне в ответ. Я увидел направленный на меня ствол «калашникова». Другой голос крикнул: – Он не опасен! Ружье за спиной!

Повозка пронеслась мимо меня, резко приняла вправо и остановилась. Сбросив с плеч рюкзак и ружье, я с поднятыми руками подошел к повозке. Тарантайка была изготовлена из задней части антикварного «гольфа». Капот с двигателем, передняя ось с трансмиссией, сиденье водителя были аккуратно выпилены из кузова. От машины осталась только задняя часть с осью, сиденьями и багажником. Когда-то этот «гольф» был двухдверным, что позволило приварить к металлу под пассажирскими окнами раму, на которую посадили оглобли. Конструкция выглядела хоть и лихо, но надежно. Правда, прогибалась под весом пассажиров, проседая на амортизаторах почти до земли.

Спереди отфыркивалась четверка хороших коней. Кнут возницы торчал с заднего сиденья, видимо, он правил, втиснувшись между пассажирами.

– Выруби свет! – дали мне команду из салона, и, как только я подчинился, мне в лицо залепили сразу двумя лучами света.

– Это же Книжник! – крякнул из салона хрипловатый голосок, показавшийся мне очень уж знакомым.

– Похож, – с сомнением ответил ему другой, более молодой и суровый.

– Что, Книжник, пришлось-таки в скифы податься? – с беззлобной издевкой спросил первый.