Ночь

Я постоял под сияющим небом, привыкая к мысли, что помощи нам ждать больше неоткуда. Что даже deus ex machina, помещенный на сцену рукой невидимого режиссера, только что пронесся куда-то вперед, оставив меня без помощи. Я также отметил, что, когда Манька отправлял меня, безоружного, в пустоши на верную смерть, он не захотел говорить мне «до свидания». Сейчас же, уверенный в том, что на смерть летит он сам, решил бросить на прощание эти слова, как будто они могли стать для него якорем в мире живых. Как будто они могли в принципе от чего-то уберечь. Я постоял рядом с Гердой – она ровно сопела, лежа на боку. Я прикоснулся к ее шерсти – она открыла глаз и жалобно проскулила, показывая, что идти неспособна. Тогда я забросил рюкзак за спину, осторожно поднял собаку и положил ее на плечи, как ягненка. Попробовал встать, опираясь на ружье. Выпрямиться удалось не сразу.

Герда не была массивной собакой. Но она весила те двадцать килограммов, при добавлении которых к весу рюкзака движение вперед становилось физически невозможным. Я свернул с дороги и как-то переставлял ноги по еле видной в свете луны лесной тропе. Но я понимал, что далеко я так не продвинусь. Вес вжимал меня в землю, поднимать ноги было тяжело, даже опираясь на приклад двустволки. Страшно болела спина и колени, которые просто не выдерживали нагрузку. Я присел на поваленное дерево отдохнуть, пройдя меньше километра. Нарвал еловых лапок, положил собаку на зеленую подушку. Воды в термосе осталось глотка два, и я влил их в пасть Герды.

Наверное, у человека все же есть некие не описанные в учебниках анатомии органы чувств, потому что, когда я снова услышал цокот копыт по асфальту, что-то удержало меня от намерения оживить налобник и выйти на дорогу. Вместо этого я схватился за ружье, подошел ближе к просвету в деревьях, из-за которых виднелась дорога. Аккуратно клацнул рычажком, переломил стволы, уверился, что в них забито два патрона. Спрятал кисти рук в рукава, а лицо – как можно глубже в ворот. Замерев, превратился в слух: шла не повозка, ехали конники. Их было много, цокот копыт стоял такой, словно по дороге двигалась целая армия.

Первая двойка пронеслась мимо меня даже быстрее, чем я смог разглядеть их силуэты. Они рвали вперед, будто огромные черные птахи – гораздо быстрее груженной цинком и тремя пассажирами арбы. За ними расходилась волна растревоженного лесного воздуха, и именно тогда я унюхал исходившую от них тошнотворную вонь. Этот запах не спутаешь ни с чем иным: так пахнет мертвечина. Я в первый раз почувствовал этот запах, когда пришел на похороны утопленника, который еще неделю назад был моим одноклассником. Его нашли поздно, поэтому класс не долго выдержал у заколоченного гроба. Потом его мать очень зазывала нас на траурный ужин и, одурелая от горя, обещала какие-то «колдуны с мяском», но я еще три дня мог только воду пить. Сейчас этот запах был рядом, и принесли его эти несущиеся вперед черные птахи.

За первой двойкой пронеслась и вторая, и именно тогда в отблесках луны я отчетливо увидел очертания их голов. В два раза больше человеческих, с остренькими треугольными ушками, которые могут быть только у свиней. Оледенев от ужаса, я вглядывался в следующие пары конников, и глаз выхватывал все больше подробностей: раззявленные пасти с частоколом неровных зубов, кривые силуэты сморщенных пятаков, из некоторых пастей свисали языки, болтающиеся в такт подскокам лошади.

Воняющая процессия все тянулась: неживые ехали парами, их было несколько дюжин. Они не переговаривались и не оглядывались. Они вообще не двигались в седлах. За спинами некоторых блестели рукоятки двуручных мечей и огромных секачей для разборки мясных туш. Несколько голов были свернуты набок и книзу, как будто их частично отрубили от тел. Это смотрелось особенно отвратительно. Судя по размерам голов, хряки были здоровенными: форма их тел скрадывалась плащами, широкими накидками и темнотой. Как мне показалось, у некоторых из них было что-то вроде человеческих ног. Но копыта я не разглядел, как ни всматривался.

Можно было бы сказать, что я не поднял ружье, не стал целиться и не выстрелил вслед одному из свинюков потому, что у меня было только два заряда с картечью. Только то, что в патронниках. Остальные лежали в коробке в рюкзаке. И даже если бы я попал в одного или даже двух всадников, за то время, которое понадобилось бы мне, чтобы добежать до рюкзака, расстегнуть его, нащупать картонку, достать патроны, зарядить и продолжить стрелять, меня бы покрошили на шопский салат. А сразу после меня – еще и ни в чем не повинную Герду. Я бы не только не помог тем, за кем летела эта тошнотворная погоня, но и стал бы виновником еще двух смертей. Это благообразное объяснение, конечно, выставляет меня в лучшем свете, чем я заслуживаю.