Ночь без любви. Повести

— Спасибо. Только меня уж все, кому надо, поздравили. — Женщина вытерла рукой мокрое лицо, сдвинула под платок волосы, оглянулась на зонтик, словно хотела убедиться, что он на месте, что не прихватил его кто-нибудь мимоходом. — Вот! — Женщина покопалась в сумке и положила перед следователем подмокший с углов, смятый клочок бумаги. — Комнату после похорон подметала и нашла.

Зайцеву ничего не оставалось, как сесть за стол, взять письмо. Видно, перечитывали его много раз — бумага была замусолена, на изгибах светилась насквозь, но машинописный текст читался легко. «Слушай ты, старый хмырь!» — начиналось письмо. Зайцев с интересом прочитал до конца. «Неужели не доходит, что все вокруг не дождутся, пока ты сдохнешь? Соседи ждут комнату, проклиная твою живучесть; дочка зарится на машину; сослуживцы, которым ты…»

— Орудие преступления, — пояснила женщина.

— Да? Это очень интересно. — Зайцев покосился в окно, заметив, что к стеклу прилип кленовый лист. Лист медленно сполз по мокрому стеклу, коснулся деревянной рамы и остановился.

— У него приступ случился как раз в тот день, когда пришло это письмо. Вот конверт. Здесь есть штемпель. Почта приходит в два часа. А приступ хватил в три. Костров сидел дома. Я сама принесла ему письмо. «Скорая помощь» приехала в начале четвертого. Все можно уточнить — у них в журнале есть запись.

С зонтика, оставленного в углу, с сумки стекала вода, мужской пиджак с тяжелыми плечиками промок насквозь — в очереди, видно, стояла.

— Дождь, — сочувственно сказал Зайцев.

— Осень, куда деваться, — вздохнула женщина, и Зайцев увидел, что у нее открытое лицо, что она торопится, с не меньшей уверенностью он мог бы добавить, что у нее малая зарплата, неустроенные дети, а от мужа больше беспокойства, чем радости.

— Вы хотите сказать, — начал было Зайцев, но женщина перебила его.

— Одни убивают ножом, другие топором, случается, что и утюг в дело идет. А здесь бумажкой! Знали, на что шли, — ведь не первый приступ у старика. Третий.

Зайцев еще раз пробежал глазами анонимку, помолчал, вслушиваясь в жестяной перезвон капель.

— Мне кажется, вы все придумали. Так не бывает.

— А как бывает? — напористо спросила женщина.

— По-разному… Но чтобы бумажкой… Это же ни в какие ворота!

— Как хотите! Моя совесть чиста! — Женщина поднялась и направилась к зонтику. — А вы о своей сами заботьтесь.

— Хорошо! — согласился Зайцев. — Давайте составлять заявление. Кто вы, что вы, откуда?

Через час Зайцев, согнувшись под дождем, быстро шагал по блестящим булыжникам к ближайшей вареничной. Ростом следователь был невелик, худощав и, пересекая дорогу, сам того не замечая, переходил на бег. Он торопился, поскольку всегда обедал со своим другом Ксенофонтовым — журналистом из местной газеты. Вбежав в маленький зал, наполненный паром, запахом творога и картофельного пюре, Зайцев увидел, что Ксенофонтов уже сидит в углу, а перед ним стоят две тарелки с варениками и темная бутылка. Приятель задумчиво прихлебывал пиво из граненого стакана, и светлая пена соблазнительно висела на его рыжеватых усах.

— Опять кого-то ловил?

— Меня ловили. Поймала меня, старик, одна тетя. — Зайцев придвинул к себе тарелку, взял перекрученную алюминиевую вилку.

— Сколько лет тете? — спросил Ксенофонтов. — Красивая?

— Даже не заметил. Ты вот скажи, можно человека убить анонимкой?

— Запросто, — кивнул Ксенофонтов. — В два счета. Видишь ли, анонимка хороша тем, что, не оставляя следов, поражает человека в самое уязвимое место. Кроме того, она позволяет привлечь к делу целые коллективы учреждений, организаций, предприятий! Здесь такой простор, такой простор! Встречал ли ты хоть одного завалящего начальника, который, получив анонимку, удержался бы от соблазна привлечь, распечь, упечь? Я не встречал. — Ксенофонтов отхлебнул глоток пива. — Хочешь на кого-то написать?

— Уже написали.

— И что же?

— Все в порядке. Убили.

— Вот видишь… Ножом опасно, автомобильная авария чаще ломает руки-ноги, алкоголь… — Ксенофонтов задумчиво посмотрел на пустую бутылку, — печень разрушает, личность может разрушить, семью… А вот анонимка сама выбирает уязвимое место. Слабое сердце? Бьет в сердце. Если слаб на голову — она бьет по темечку. Твоя слабость — женщины? Анонимка и здесь настигает. Ну ладно, об этом можно говорить до закрытия вареничной. Что твоя тетя?

— Убили, говорит, соседа анонимкой. Доказательств нет, следов никаких, подозрений тоже нет… Ты бы видел эту анонимку. Затертый клочок бумаги. Ее прочитала не одна сотня людей.

Ксенофонтов отодвинул бутылку, подпер щеку так, что один его ус показывал где-то около двух часов дня, а второй примерно восемь вечера. Он долго рассматривал лицо следователя, пока наконец спросил:

— Ты сегодня брился?

— Я вечером бреюсь.

— Напрасно. Вечером бреются для жены, а утром для начальства. Второе важнее.

— Учту.

— Если найдешь этого типа, я дам о тебе заметку в газету. Мне пора, старик. Нужно сдать двести строк о продовольственной программе. Это очень серьезно, тебе не понять. Пока. Загляни ко мне вечерком, а?