Ночь без любви. Повести

Как и многие, кто проработал в газете хотя бы несколько лет, Ксенофонтов ни о чем не мог говорить серьезно. Как-то сами собой выскакивали шуточки, на язык просились анекдоты, подковырки. Причем с наибольшей издевкой, даже сейчас Ксенофонтов заговорил всерьез. Таким Зайцев видел своего приятеля впервые. Перед ним стоял не сонный любитель пива и вареников, угнетенный строчками, письмами, дежурствами. В движениях Ксенофонтова появилась уверенность, он возвышался во весь свой почти двухметровый рост и, казалось, готов был тут же сорваться с места, чтобы успеть схватить анонимщика-убийцу.

— Ну, прости великодушно, — растерялся Зайцев.

— Не надо! — Ксенофонтов досадливо махнул рукой. — Не надо лишних слов. Ты можешь установить, на какой машинке напечатана эта белиберда?

— Уже установил. Машинка стоит в геологическом управлении. В общей комнате. И там все умеют печатать.

— Сомневаюсь. Колотить пальцами по клавишам — это не значит уметь печатать. Принеси мне образцы писаний всех, кто пользуется машинкой, и я определю автора анонимки.

— Слушай, это уже ход! — воскликнул Зайцев.

— Есть кое-что понадежнее. Хочешь, опишу преступника?

— Издеваешься?

— Спорим? Если я опишу тебе убийцу так подробно, что ты узнаешь его из десяти претендентов на должность Кострова, то… Месяц будешь угощать меня пивом. В любое время дня и ночи. Договорились? К примеру, я звоню тебе на рассвете, часа в три, и говорю… Зайцев, говорю, смотался бы ты за пивком, больно пивка хочется. А ты отвечаешь — сей момент. Согласен?

— А если не сможешь? Или ошибешься? Месяц будешь доставлять мне молоко!

— Хитер! — рассмеялся Ксенофонтов. — С молоком нынче тяжелее. Но я согласен. Только никаких доказательств я тебе не дам, слаб я по этой части. Моя задача — описать убийцу. Договорились?

— Поехали! — Зайцев поудобнее уселся в кресле.

— Значит, так. — Ксенофонтов помолчал, подошел к залитому дождем окну, выглянул на улицу. — Значит, так… Анонимка написана с соблюдением всех требований машинописи. Ни одного отклонения я не обнаружил. Обращаю твое внимание на общий вид письма — все буквы одинаковой насыщенности. Нет бледных, сильных, жирных… Такое удается не каждой машинистке… Далее… Оставленные поля — три сантиметра.

— Ну и что?

— Грамотные поля, Зайцев. А обращение! Ты посмотри, как он начинает… «Слушай ты, старый хмырь!» Сколько интервалов, от обращения до текста? Шесть. А между строчками? Четыре. На подобные изыски способен один из тысячи.

— Значит, печатала машинистка?

— Вряд ли. Машинисткам некогда обращать внимание на эти мелочи. Им платят за страницы. Дальше, Зайцев, идем дальше. Смотри — ни одна из десятка строк не залезла на край листа! Или же закончилось слово, или же своевременно поставлен знак переноса. Вон лежит ворох наших редакционных рукописей — посмотри, что там творится! Кошкин дом. Идем дальше! Вперед, за мной в зловещие тайны анонимки! Я тебя, Зайцев, сейчас заведу в такие дебри, что волосы встанут дыбом. Но ты не бойся, я же тебя выведу на солнечную опушку. Видишь, сколько сантиметров оставлено выше текста?

— Сколько? — Зайцев был сбит с толку открывшимися перед ним бесконечными познаниями Ксенофонтова.

— Когда письмо начинается с обращения, текст к верхнему краю листа прижимать нельзя. Некрасиво получается. Грубо и бездарно. А здесь оставлено не менее семи сантиметров — опять уличающая грамотность. Скажу больше — в каждой детали письма просматриваются даже некие представления об эстетике. В машинках, которыми пользуются все желающие, часто забит шрифт, поскольку некому выковыривать грязь из букв. Здесь все буквы чистые. Любопытства ради поинтересуйся, кто чистит шрифт в машинке геологической конторы. Мое предсказание таково — чистит убийца. Другие этого даже не замечают, а его артистической натуре противно печатать грязным шрифтом. Смотри! — Ксенофонтов взял со своего стола страницу какой-то статьи и положил перед Зайцевым. — Буквы «е» — сплошная клякса, буквы «н» невозможно отличить от «и»! А «ф»! Это же чудовище!

— Что же он, круглый дурак, чтобы оставлять все эти следы?

— Он не может иначе. Это в крови, Зайцев. Как, например, почерк, походка, привязанность к тому или иному цвету. Ему кажется, что соблюдение всех требований обезличивает текст. Здесь он ошибается. Он себя недооценивает, не представляет, как редко можно встретить грамотный машинописный текст.

Зайцев уставился в письмо и некоторое время сидел молча, разглядывая затертые строчки.

— Я не сказал тебе самого главного. В этом подметном письме есть такая улика, такая улика… Для него это конец.

— Ты еще что-то увидел? — Зайцев опять впился глазами в анонимку.