Ночь борьбы

Хо-о-о-о-о-о… так… вот где мы остановились! Ой. Да, пожалуйста… благодарю вас. Суив, хочешь… можно нам еще стакан воды, пожалуйста? Почему бы тебе не опустить откидной столик. Вон та маленькая ручка… Да… Так… никто из нас не мог наладить связь. Мы не могли наладить связь друг с другом, мы не могли наладить связь с твоей мамой. Вильгемина приходила ко мне почти каждый день, и мы играли несколько игр в „Эрудит“ в полной тишине. Она готовила чай на моей кухне… и твой папа, вечно на крыльце со своим напитком в стакане, но где была ты? Где ты была все это время? О чем ты думала? Суив, я должна еще раз извиниться перед тобой. Мне очень-очень жаль… ты, должно быть, чувствовала себя абсолютно брошенной! А потом вся эта чушь в твоей школе… улаживатели конфликтов… ха! Тебе была нужна твоя мама. Тебе был нужен твой папа! Тебе была нужна я. Тебе была нужна Момо. Тебе был нужен хоть кто-нибудь! Я думаю, это как раз и стало началом твоих… ну, знаешь… в некотором роде разрушительных отношений со школой… Что ж, это логично! Ты была бойцом. А мы были… слепы. На самом деле это ты заботилась о своем отце… он выпал из реальности, правда, он замер… а ты вела домашнее хозяйство! Я спрашивала твоего папу, можешь ли ты приехать и остаться со мной, но он сказал „нет“… Я думаю, что он бы просто развалился на части, если бы не ты. У него была идея, что ему нужно заботиться о тебе, но это ты заботилась о нем… И мы… хо-о-о-о-о-о… ну ладно! Итак, потом… Что же случилось потом? Что ж… вот именно. Что же на самом деле случилось? Твоя мама в конце концов вернулась домой. Она отсутствовала четыре месяца. А потом… Что ж… Она приехала домой.

И… и… ох, ради всего святого… Извини, правда. Всего одну секундочку. Думаю, вот тут у меня есть бумажный платочек… Ох, я что-то расклеилась! Итак… один момент, пожалуйста. Уно моменто. Прервемся на рекламу от наших спонсоров! Хо-о-о-о… хорошо. Так. Спасибо, милая. Так. Твоя мама приехала домой, и у нее был… ну, там с ней много чего случилось.

О, у нее были дикие глаза, когда она приехала домой. Совершенно… дикие глаза! Мы все замерли, мы все были просто парализованы, потому что не знали, что сделать или что сказать. Я имею в виду… она была такой худой, ее лицо и руки были загорелыми, аж коричневыми от пребывания на улице… ее лицо было таким худым, костлявым и коричневым, а ее огромные бледные-бледные глаза были как… как я не знаю что. Теперь я думаю, что она избавлялась от своего прежнего „я“. Она избавлялась от того „я“, которое было уязвимым, от „я“, которое, возможно, унаследовало эту ужасную болезнь… ее генетическое наследство. Может быть. Или она избавлялась от того, что, как она боялась, станет ее судьбой. Я могу ошибаться… но думаю, что она боролась за то, чтобы стать кем-то другим… и жить. Но в процессе она достигла границы смерти… то есть не смерти, а… ох-х-х-х… на это было тяжело смотреть. Ага, ага, ага, ага, ага… Она приходила ко мне в квартиру и садилась за стол, за тот столик на кухне… и мы говорили. Сначала немного. Она не могла долго усидеть на месте. Она ходила на долгие-долгие прогулки… Я беспокоилась о тебе. Я разговаривала с твоим отцом по телефону. Он почти сдался. Он не знал, что делать. Он сказал, что больше не знает, кто она такая. Она начала принимать антидепрессанты. Она начала принимать снотворное. Она становилась все тоньше и тоньше. Она не плакала, не смеялась. Она не ела. Она не читала. Она не спала. Она была… окоченевшей. Будто замороженной. Я все звонила, спрашивала, где она, как ты…

Потом она стала больше со мной разговаривать. Она всегда говорила о тебе. Она так беспокоилась о тебе. Она сказала, что разрушила свою семью. Сказала, что она ужасная мать. Она рассматривала себя на семейных фотографиях, смотрела на ту, что на стене в столовой, из вашей поездки в… куда там… в Париж или куда там вы… и она не могла себя узнать. Она сидела и смотрела на нее часами, пытаясь найти себя на ней. Затем однажды она рассказала мне о том, что произошло в Албании.