Ночь с Достоевским

Больна. Валах бывает через день аккуратно. Лейб-медик всякий день. Главной причиной болезни была, кажется, встреча с плантатором.

Я сказала лейб-мед[ику], что была взволнована одной встречей. Он этому придал большую важность и был грустен. Я тоже бывала часто грустна и взволнована, и он часто, прощаясь со мной, был в волненьи, всякий раз по нескольку раз принимался крепко жать мою руку, предлагал свои услуги; уходя, оборачивался в дверях, чтоб ещё раз взглянуть на меня. Раз он мне сказал, что в известный день придёт м-ме Маркович, и она пришла, когда мы занимались с лейб-медиком французским. Она пробыла несколько минут и как-то странно себя держала. Мало очень говорила, сказала, что её ждут в Пантеоне. М-ме Якоби говорила о том, что сын её учится русскому языку, она сказала, что не заботится, чтоб он знал точности русских выражений. Такого тупоумия я от неё не ожидала. Хоть это и мода, народность, но нужно же понять смысл. Уходя она спросила, какой улицей идти. Лейб-медик взялся её провожать. Она отказывалась, говоря, что и не в этакие места хаживала одна, но он сказал, что ему нечего более у меня делать, и они ушли.

Сегодня мы с ним очень разболтались, хотя вначале он был грустен. Я сказала, что, кажется, м-ме М[аркови]ч мною не довольна. Он поспешил меня разуверить. Я сказала, что м-ме Якоби, кажется, фразёрка. Он подтвердил. Я спросила: его знакомые, откуда они: из Америки или из Испании? Он отвечал, что все из Америки, рассказывал очень остроумно о их характере, говоря, что они нравятся дамам французским. Я спросила, чем? Он отвечал: наружностью – молоды и хорошо одеты, глаза вот по этакому стакану. Зубы такие белые, перчатки свежие и ботинки хорошие.

– О, какой Вы злой, – сказала я. Он сказал, что я ещё не знаю его.

Он спросил, для чего мне, хочу ли я познакомиться? Я сказала: нет. – Не хочу ли я брать уроки? Я сказала, что у меня есть американка. Чтоб сказать что-нибудь, я сказала, чтоб он спросил, какие там книги в Испании, романы, и прибавила, что они верно не знают. – Нет, это знают, сказал он, у них салонное образование – есть. Мы очень развеселились, я это заметила, он согласился, прибавив, что пришёл очень расстроенный и злой. Я спросила причину. Он сказал – столкновение с долгом, говоря, что долг иногда исполняется из трусости, а иногда из того, что какое же право имеем мы возмущать чувства других. С Валахом мы говорили о Прудоне, Герцене, которого я читала.

Потом он мне рассказывал о Молдавии. У них так же, как и у нас, в обществе подражают французским модам и говорят по-французски. Он мне обещал принести Расина.

1 октября.

Вчера была у меня m-еllе Juliette. Она грустная почему-то, я это ей заметила. Она согласилась. При ней пришёл Валах и посидел немного, простился холоднее обыкновенного, хотя я на прощанье была любезна, приглашала приходить. Мне почему-то показалось, что он причиной грусти Juliette. Он меня спрашивал о моём докторе. Рассказывая, я разговорилась о том, как этот молодой человек много знает. Валах сказал как-то серьёзно, что ничего нет мудрёного знать: когда читаешь, так и узнаешь что-нибудь.