Ночь, сон, смерть и звезды

Джессалин хотелось рассказать Хьюго, что ее покойного супруга тоже избили полицейские. Не все там до сих пор понятно, но они также использовали электрошокеры, у него случился инсульт, и через две недели он умер… Но говорить с ним об Уайти у нее получалось лишь в самом общем виде.

Нет, об этом нельзя. Раскрыв тайну, она бы преступила нерушимые законы любви.

Когда Хьюго Мартинес свернул на Олд-Фарм-роуд, она ощутила подступающий страх, как при въезде в тоннель. Мир сужается на глазах, впереди ее дом.

И едет она туда не одна, а вместе с Хьюго Мартинесом. Но здесь она прожила бóльшую часть жизни вместе с Уайти, и если его душа еще где-то живет, то в этом доме.

К тому времени, когда Хьюго остановился перед парадным входом, Джессалин уже испытывала головокружение и тошноту. Я не могу вас пригласить к себе, сказала она. Не сейчас. Я неважно себя чувствую. Она в самом деле ощутила глубокую тоску, которая вдруг ее накрыла подобно гигантской черной сети.

Хьюго изумился. Обиделся. Что-то не так? – пробормотал он. Явно рассчитывал провести с ней ночь. Прихватил с собой туалетные принадлежности, свежую рубашку. Он ничего не понимал.

Джессалин буквально сбежала. Ей надо побыть одной. В этом доме к ней не должен прикасаться ни один мужчина, кроме Уайти.

Она оставила его в машине. Даже не обернулась. Испытывая отвращение к нему… и к себе в компании с ним. Как она осмелилась на такое пойти? О чем думала раньше?

Эти дурацкие усы! Эта довольная, счастливая улыбка! Эта нелепая крестьянская коса у нее на спине!

Ах, Уайти. Прости меня. Мне так стыдно.

* * *

– Миссис Маккларен? Рентгеновские снимки хорошие.

У Джессалин было такое ошарашенное лицо, что медсестре пришлось повторить сказанное и добавить:

– Наверно, в первый раз вы пошевелились или задышали не вовремя.

Что это значит? Все обошлось?

Она уже стоически готовилась к худшему. К биопсии по меньшей мере…

Она покинула отделение радиологии, до конца не веря, что не надо делать новых снимков.

Решила позвонить одной Беверли. Зачем попусту тревожить остальных. Вероятность рака груди особенно пугала мужчин – мужей, сыновей. Ни к чему.

И говорить Хьюго Мартинесу незачем. Она согласилась увидеться с ним вечером в последний раз. То, что между ними было, – небольшой костерок посреди сухотравья – ей удалось погасить.

Ни к чему делиться с ним интимными подробностями.

От одной мысли о нем сердце билось учащенно, чтобы не сказать – гневно.

Тут она вспомнила слова Вирджила о том, что в новом крыле больницы устроена фотовыставка, его и Хьюго Мартинеса, и по пути к автостоянке Джессалин разыскала экспозицию, озаглавленную «Природа лечит».

Работы ее сына представляли собой пейзажные зарисовки, вероятно сделанные на реке Чатокве. А вот работы Хьюго были посложнее и поизощреннее. Три черно-белые фотографии марокканских детишек, которых купает в какой-то канаве темнокожая женщина. Джессалин чуть не отшатнулась – автор слишком многого требует от своего зрителя. Мыслей, чувств. И все равно ты до конца не понимаешь, что должен думать, какие чувства испытывать. Другие работы, в том числе Вирджила, оказались проще, знакомыми и успокаивающими.

И вдруг, по дороге к лифту, чтобы спуститься на первый этаж, она увидела – или ей так показалось – идущего впереди по коридору Хьюго Мартинеса. У нее сдавило сердце. Вот уж меньше всего ожидала увидеть его здесь!

Она была близка к обмороку. Дала ведь себе слово больше не думать о нем – и вот он собственной персоной!

Кто ж еще. Широкополая шляпа, знакомая рубашка из тонкого муслина цвета нежного персика, шорты карго, притом что день совсем не теплый, подчеркнуто прямая спина (в детстве, как он ей рассказывал, его до жути напугал пожилой родственник с искривленным позвоночником) и походка, одновременно легкая и агрессивная; он никогда не сбавлял шаг, когда кто-то шел рядом. Например, она.

Джессалин старалась держаться подальше, чтобы мужчина, шагающий впереди по широкому белому коридору, по возможности ее не увидел, если свернет в какой-то кабинет или соседний коридор и перед этим бросит взгляд назад. Чтобы за ним угнаться, ей пришлось сильно прибавить шаг, и коса хлопала ее по спине.

Он толкнул вращающиеся двери. «Онкология». Джессалин резко остановилась.

Сквозь матовое стекло она видела, как Хьюго Мартинес (или тот, кого она за него принимала) подошел к стойке регистрации. Сдача крови? Внутривенный укол?

В прошлом Джессалин не раз сопровождала родственников на уколы и химиотерапию. Перед тем как ввести им через капельницу токсичные вещества, медсестры надевали защитные перчатки.

Джессалин продолжала задаваться вопросами: он проходит «химию»? Делает очередной укол? Может, переливание крови?

Он ей ничего про это не говорил. При, казалось бы, внешней открытости Хьюго был на редкость закрытым человеком. Если видел в себе какой-то изъян, то делал все, чтобы получше его спрятать.