Ночь, сон, смерть и звезды

Том рассказал Эделстайну: какое бы транспортное средство он ни использовал, почти всегда в зеркало заднего вида видит патрульную машину. Или автомобиль без опознавательных знаков. Никогда нельзя знать наверняка. Среди сотен местных копов всегда найдется десяток тех, кто готов с тобой поквитаться. Паршивые овцы, если вспомнить метафору. Но и одного-двух достаточно, чтобы все закончилось катастрофой.

Не один раз у Тома чесались руки съехать на обочину и сцепиться со своим преследователем. Встретить врага лицом к лицу. Сердце колотилось от ярости. Но он хорошо понимал, чем ему грозит попасть в эту ловушку: бросить вызов вооруженным офицерам, натренированным избивать и душить, в умении расправиться с соперником в считаные секунды. Лучше Том их победит в суде. Если будет гнуть свое.

На самом деле интерес к Тому Маккларену заметно поубавился. У хэммондской полиции нашлись и другие враги, включая деструктивных черных активистов и всяких леваков. Вот ее новые мишени.

Эделстайн спросил Тома, угрожал ли коп его сестре открыто. И получил ответ: открыто – это как? Пистолет ей в лицо не тыкал.

Но явно вышел за пределы своих полномочий.

Насколько Том мог судить, вынесший его сестре устное предупреждение коп мог быть Глисоном или Шульцем. Или родственником кого-то из них. В хэммондской полиции многие служили семьями, прикрывали друг друга и никогда не доносили на своих.

Том имел разговор с шефом полиции. Говорил с мэром. И с городскими политиками. Все они проявляли к нему уважение, с уважением относились к памяти его отца и со всей очевидностью переживали случившееся с Уайти, однако вступать в противостояние с мощным союзом полицейских никто не желал – это был постоянный противник при подписании госконтрактов. И угроза полицейской забастовки связывала городских чиновников по рукам и по ногам.

Эделстайн посоветовал несколько недель подождать. Том подумал.

О’кей. Три недели подожду. А если за это время кого-то из моей родни убьют, я подам на вас в суд.

О господи! Том, что за…

Но Том уже оборвал связь, чтобы не дослушивать очевидного упрека со стороны шокированного адвоката.

Пропустив несколько рюмок в баре на Холланд-стрит у реки, где его никто не знал, Том позвонил матери по мобильному и сообщил, что все кончено.

Джессалин то ли не поняла, о чем речь, то ли не расслышала из-за шума в баре.

Кончено?

Иск к департаменту полиции. К муниципалитету. В связи с тем, что произошло с отцом.

Ты хочешь сказать… они предложили мировую?..

Нет. Дело закрыто.

Последовала пауза. После чего Джессалин осторожно сказала: Том, может, оно и к лучшему…

К лучшему. Он напрягся, услышав эти слова от матери.

Я не уверен, мама. Здесь нет лучшего варианта.

Том, я тебя плохо слышу…

Ничего, мам. Все в порядке.

Где ты находишься, дорогой?

«Дорогой» – это не про меня. Я никому не дорог.

Джессалин в ее тихом доме на Олд-Фарм-роуд долетавшие звуки, видимо, напоминали веселую гулянку: мужские голоса, громкий смех. Невнятные приглушенные слова, которых никто не слышит и которые тут же забываются.

Солгать матери нетрудно, она верит всему, что ей говорят. И Том ответил: Даже не знаю. Заглянул в какое-то местечко по дороге домой.

Что его радовало – хотя выглядело странно и дезориентировало, – так это отсутствие настоящего дома.

Не существовало никого, с кем он мог бы поделиться своей радостью, да и желания особого не было.

Вот данность: если мужчина спит один, значит он ни в ком не нуждается. Эту элементарную истину Том оценил только на тридцать девятом году жизни.

Не дико ли: добровольно, на долгие годы отдать личную свободу, приватность, свое «я» сначала жене, а потом и детям. Жена хотела, чтобы он совершенствовался. И слишком долго он хотел того же.

Секс можно найти и на стороне, не в своей собственной постели.

Не в арендованной квартире, ставшей своей.

Его семья была в курсе, что он живет в центре города, в высотке, во «временных» меблированных апартаментах на шестнадцатом этаже с видом на реку. Всего в миле от ресторана «Брисбен», так что при желании можно пешком прогуляться.

А больше никто не знал.

Что за этим стоит?

Не расскажешь. Не объяснишь. Да и зачем?

Брук эта новость ошеломила и глубоко ранила. То, что муж произнес с пугающей невозмутимостью, стало самым большим шоком ее жизни.

Это было как глубокий ушиб, синяк, который расползается по целой с виду коже.

Почему я от тебя ухожу и обрываю семейную жизнь? Потому что пришло время.

Давно пришло. Еще лет десять назад по меньшей мере.

Впрочем, этого он ей не сказал. Радуясь собственной свободе, он не хотел никому причинять боль.

Брук была идеальной женой. Привлекательная, умная, здравомыслящая, хорошее доброе сердце, хорошая мать. Хорошее чувство юмора.

Хорошая… какое отупляющее, токсичное слово. Его перекормили хорошим, до конца дней хватит.

Ответил с заминкой, уклончиво: Мне надо какое-то время побыть одному… Это никак не связано ни с тобой, ни с детьми.