Ночь в номере 103

Кумико неслась по лестницам подобно быстрой воде. Самурай не отставал.

Туман, напитавшись светом звезд, возвращался и спешил за Кумико, окутывая ее светлой вуалью. Возрождавшийся к новой жизни рёкан пел дивную песню. Отзывались стены, ступени, комнаты. Отзывался весь мир, потому что Кумико водила по нему вверенным бати – силой Госпожи.

13. Один раз, одна встреча

Хакусана заперлась в комнате. Она задыхалась, легкие сжались, выталкивая остатки воздуха. Боробо-тон забился под стол, выпучив глаза на хозяйку. Хакусана бросила измученное тело к столику с фото мужа. Столик покачнулся, фотография упала на пол, стекло разбилось. Рамка удержала фрагменты на месте. По лицу мужа разошлись трещины, он выглядывал из надломленных стеклянных граней, но не смотрел на Хакусану. Он предугадал исход.

Ранение Нобуо не удивило Хакусану. Она спокойно наблюдала за действиями самурая. Для нее все происходило в замедленном времени: меч вышел из ножен, слегка отклонившись, изогнувшись, незаметно для находящихся в простом времени Асу и Сэдэо. Вошел под ребра Нобуо со звоном, глотнул крови, попробовал плоти. Вырвал из Нобуо возглас изумления. Внук вцепился в меч, словно мог что-то изменить. Жадное лезвие изранило его ладони.

Асу упала в обморок. Бесхребетная! И муженек не лучше: Сэдэо не хватило даже на то, чтобы помочь сыну. Не говоря о том, чтобы предложить мечу свою жизнь. Духи замерли, кто в полу, кто в стенах: давно заучили, что в хозяйские игры не стоит вмешиваться.

Хакусана считала растянувшиеся минуты. Явился Рюу, он наконец смирился с властью Госпожи. Рёкан погрузился в безмолвие, Госпожа отрезала 103-й от мира и не позволила Хакусане разделить торжество. Сто третий извергнул тьму, а после – сияние.

Время запустилось.

– Ты ждешь, муж мой? – прохрипела Хакусана.

Пальцы не сумели дотянуться до любимого лица.

Договор с Госпожой утратил силу. На стекло брызнула кровь, трещина разорвала алые капли ветвистыми линиями.

Путь Хакусаны завершился.

Рюу скорбел у ног Нобуо.

Кумико предупреждала, что придется расплачиваться, он опрометчиво думал откупиться своей жизнью. Ничьей другой. Если бы не самурайский меч, пригвоздивший Рюу к решению, он бы отступил, не смог выбрать между братом и Кумико.

Рюу скользил по телу Нобуо взглядом и утыкался в скорбную спину матери. Рюу мучила ее тихая скорбь. Асу перебирала волосы младшего сына. Маленьким он любил положить голову ей на колени и рассказывать долгие истории. А Рюу сидел рядом и слушал выдумки брата, в которых Нобуо всегда был героем. Тихий, скромный, верный дому. Ведь его так и звали: Нобуо – «преданный человек». Он не замечал своих сильных сторон, стремился стать кем-то иным. Природная нежность делала его мягче, разумнее старшего брата. Асу любила Нобуо так, как никогда не любила Рюу, он был ее малышом, последышем, а не наследником зачарованного рёкана. Нобуо должен был прожить настоящую жизнь, не связанную с Хакусаной-сан и Госпожой. Но он хотел быть частью рёкана.

– Рюу, ты не виноват, – уговаривала Асу и себя, и сына.

– Я забыл, что мой противник – Смерть.

Рюу чудилось, что брат шевелит ногой. Слегка касается его, говоря: «Ну что ты, старший брат, нос повесил?»

– Ты обыграл ее.

– Нет, она взяла свое. – Рюу повернулся к Мичи, которая сидела рядом. Она невольно вошла в семью, и Рюу воспринимал ее родной, скованной общей печалью.

Он взял ее руку, положил на грудь Нобуо.

– Вот так должно быть. Но уже ничего не исправить.

Мичи задрала подбородок к потолку. Она изо всех сил сдерживалась. Слезы скопились, не находя возможности вырваться, преломили пространство. По лестнице, ведущей в холл, поскакали искры. Золотые, мерцающие, они плясали по стенам, прыгали, не оседая на полу и стенах, словно песочные часы перевернулись и песчинки поднялись вверх.

– Господин Рюу… Рюу! Рюу, – раздавалась отовсюду перекличка голосов. Духи окружили Рюу. Искры пронзали их. – Господин Рюу, мы свободны!

Мичи прижалась к Рюу с одной стороны, Асу – с другой. Духи обретали настоящие облики: трое улыбающихся мальчишек со взъерошенными волосами. Маленькая девочка с тремя рядами стеклянных бус на шее. Старый продавец дайкона, когда-то в дождь попросившийся переночевать в уголке кухни, возле кувшинов с соевым соусом. Богатый торговец, на поясе кошель, полный денег. Позади него высокий, как сосна, худой и лысый монах, руки у него длинные-предлинные, кожа обтягивает костяшки пальцев. Из-под локтя выглядывает женщина, одного возраста с Асу, держит тарелку с бамбуковым орнаментом – адзуки-баба не расставалась с посудой ни на секунду.

Духи заполнили холл. Они принимали человеческий вид и повторяли: «Спасибо! Спасибо!» – и крохотными светлячками исчезали под сводами потолка.

Рюу удержал Мичи. Она привстала, чтобы не дать каппе, обернувшемуся юным водоносом в фартуке, исчезнуть.

– Не плачь, – убеждал он. – Они обрели свободу.

– Желание Хакусаны-сан держало их долгие годы, обрекая на существование между мирами. Нынче пробил ее час, они вольны уйти! – нежный голос заставил их обернуться.