Ночь в Новом Орлеане

На самом деле, я едва сдерживался, чтобы не придушить этих самых докторов. На костре они предлагают сжечь. Хоть я и понимал, что никакой личной ненависти не испытывал к ним. Просто, спросонок, ненавидел всё живое и мёртвое в придачу. Но это хорошо. Значит, со мной всё в порядке. Вот такая я, чуткая, безобидная сволочь.

– Есть ли у вас кофе?

Не успел я произнести слово «кофе», как почувствовал у себя в руках тёплую кружку. Она была наполнена чёрным счастьем, от которого плавно подымался вверх дымок.

Сделав пару глотков и, наконец, приведя себя в порядок, сказал:

– Всем, кто не готовил этот кофе, выйти немедленно!

Все вышли. В помещении остался лишь скромного вида юноша, лицо которого показалось мне знакомым.

– Парень, который сделал иллюзию мессершмитоф?

– Да, вы угадали.

– Я не угадал, просто память хорошая. Значит, это вы сделали этот восхитительный кофе?

– Да и ещё до того, как вы проснулись. Ваши желания очень очевидны. Просто, не решился дать его вам. Пока не попросите.

– Все ровно ведь дал.

– Не вытерпел.

Я был польщен до глубины души проницательностью этого парня. Видимо, моя любовь стоит как кружка кофе. Легко, оказывается. Меня можно подкупить.

– Что произошло, пока я спал?

– Была битва.

– Кто победил? – все ещё хотелось верить, что это был только сон.

– Никто. Поднялся ветер, и самолёты были вынуждены приземлиться. Как только они коснулись земли, то тут же исчезли. Такие хорошие иллюзии. Вообще, не держаться долго. Так что, нам повезло, что во время боя не развалились.

Я сделал ещё один глоток кофе, молча, продолжал смотреть на мальчика. Но как только я поднес кружку к губам, то заметил, что в руках у меня ничего нет. Целых три секунды я обескуражено смотрел на левую руку, а потом посмотрел на иллюзиониста. Тот лишь пожал плечами и произнес:

– Ничто не вечно, всё относительно. Всё потихоньку рассыпается на части.

– Но если всё относительно, то и это понятие относительно. Следовательно, есть что-то не относительное, а абсолютное. И тебе было так сложно дать мне именно это абсолютное?! И вообще, в твоем возрасте рановато читать Паланика.

– О, мне во много раз больше лет, чем самому Паланику. Если честно, то я настолько стар, что даже думаю, что существовал всегда. По крайне мере, я уже так считал, когда встретил первого человека. Плоховатый, правда, из него вышел собеседник, как и из значительного большинства его потомков. Честно говоря, удивляюсь, как люди могут говорить о всякой чуши, лишь бы не молчать? Разве пустой разговор лучше полной тишины? Хотя, иногда, где-то раз в сто лет, встречались те, с кем возможно было разговаривать без приступов рвоты. И всё время, что я живу, я создаю иллюзии. Так долго, что знаю о них почти всё. И чем больше я о них узнаю, тем больше сомневаюсь: не иллюзия ли я?

– К каждому это могло прийти в голову, и ты не единственный.

– Но у людей это не более чем мимолетные мысли, которые они выбрасывают из головы, как какой-то мусор, как будто это тема совсем не стоит размышления. А мне приходится с этим жить.

Я понимающе кивну и спросил:

– Как твоё имя? – Вообще-то, я не люблю узнавать имена, но любопытство в данном деле, превзошло все старые догмы.

– Али.

– Довольно знаменитое имя.

– Да, но, признаться, не совсем приятно, когда в честь тебя названо столько людей.

Я с восхищением уставился на него:

– Так ты тот самый Али?

– К сожалению.

– Очень рад познакомится!

– Да мы уже давно знакомы. Жаль, только, что ты это забыл, Азазель.

– Кто?

– Ой, прости.

– Да, на самом деле жаль, что забыл свою прошлую жизнь.

Следующие несколько минут мы провели в успокаивающем молчании, пока я бессовестно не нарушил его:

– Может, принесешь мне ручку и бумагу?

– Сейчас сделаю!

– Нет, только не иллюзию, как этот восхитительный кофе. Не хочу, чтобы записи исчезли.

– Они все ровно исчезнут. Реальные вещи тоже иллюзии с повышенным сроком годности и гораздо более высоким уровнем сложности производства. И вообще, всё в мире иллюзия. Просто нужно научиться не думать об этом. Так можно стать вполне счастливым человеком.

– Просто принеси мне что-то, на чем и чем можно писать, и что бы оно ни развалилось через минуту.

– Как скажешь.

И не помню, когда он успел перейти со мной на ты. Мой новый знакомый поспешно удалился, оставив меня в одиночестве, которое я долго не испытывал. В этой палатке было тихо. Я и не догадывался, что где-то может быть так тихо. Все звук исчезали, словно и не было их вовсе. Может быть, растаяла очередная иллюзия, пагубное наваждение?

Так или иначе, но моё одиночество скоро разрушил Али, ворвавшись в мою комнату с чёрной тетрадкой и ручкой. Он торжественно передал их мне, как скипетр фараону и отошел в сторонку, махнув рукой, дескать, не благодари. Я бесплатно спас тебе жизнь.

Он развернулся, и было собрался уходить, но резко повернулся ко мне, как будто вспомнил жизненно важную вещь и уверенно заговорил:

– Можно ли поинтересоваться, зачем тебе нужна бумага и ручка? – по его виду было ясно, что он не уйдет, не получив должных разъяснений.

Всегда знал таких. Сам такой.

– Я буду писать, Али, писать. Разве не ясно?

– А что?