Ночь в Новом Орлеане

– Да, это большая редкость в наше время. Особенно с тобой этого не дождешься. Но сон священен. Жаль, что простые смертные не понимают этого, когда истинные божества понимают и уважают сон.

Я поднялся и медленно вышел из палатки, посербывая кофе. На улице вправду была уже ночь.

Али провел меня сквозь ряды моих, всё еще бодрствующих, солдат. Здесь было две причины столь ночной жизни моего войска: либо сейчас не очень поздно, либо после смерти все люди автоматически становятся совами. Или вообще пропадает желание спать. Надеюсь, что нет. Вед сон – мое главное развлечение и хобби. Некоторые живут, чтобы работать. Некоторые работают, чтобы жить. А я живу, чтобы спать.

Али провел меня в палатку, намного превышающей размер моей. Внутри рваной и скрепленной нитями ткани, оказался настоящий дворец. Лишь полуголых атлантов в правом и кариатид в левом углу, не хватало, чтобы полностью придать ей античный вид. А нет, вон они, не сразу заметил.

Пройдя сквозь несколько залов, мы оказались в помещении, в центре которого находилась палатка.

А, палатка в палатке. Ну, как будто такая житейская глупость могла меня удивить.

Вокруг огромного ковра, заставленного едой и служившего столом, сидела Чарли, Лида и Джесс. Мы с Али заняли свободные места и сев в позу лотоса, я понял, что все здесь пью чай. Вкуснейший кофе я допил. Кружка достопочтенно решила исчезнуть. Поэтому, я взял маленькую тарелочку для чаепитий, в которую уже был налит чай, от которой прозрачной струйкой шёл дымок.

– Как я рада тебя видеть, – сказала сквозь улыбку Чарли, – кажется, с последнего нашего свидания прошла вечность, и я невообразимо соскучилась. Хоть это было совсем недавно.

– Совсем недавно – целых полтора дня!

– Без твоих тараканов в голове и час невыносим, – честно призналась она.

– Тут довольно уютно, – вставила своё слово Джесс, – и на выпивку не скупятся. Здесь такая хорошая компания собралась. И Смерть заходил, выпит немного водки. Закончилось, конечно, это десятками пустых бутылок и ещё большим количеством окурков. Благо, за чертой не пьянеют.

– Просто Смерть в это время сам с нами выпивал, – сказала Лида, – какой плохой парень.

– Почему все люди считают, что Смерть «плохой парень». Ведь он даже не убивает нас, а лишь помогает дойти до царства мёртвых, проводит нас до черты. Очень мило, кстати, с его стороны. А ведь могли бы остаться одни. К тому же, он пьет и не пьянеет только за компанию, чтобы мы не чувствовали себя не уютно. Да и я, собственно, не пьянела. Как и мои мёртвые друзья.

– Мёртвые?!

– Тут все мёртвые. Даже я, минутами, сомневалась в наличии у себя пульса. Знаете, мёртвые очень хорошие ребята, не то что эти живые. Он такие весёлые, искренние и совершенно ничего не боятся. Говорили, что когда жили, боялись всего, даже таких мелочей как закрытая дверь, высота, незапланированное путешествие автостопом на другой конец континента или искренность. Говорили, что ещё до того, как их сердца остановились навечно, не умели жить. Какая ирония! У них есть чувство юмора и смеялись от этого минут десять. Живые не умеют жить. Тем не менее, это была полная правда. Там был один такой интересный старичок и якорем в голове, которому на момент смерти было девяносто семь лет. Он говорил, что из всех девяносто семи лет, счастливыми, настоящими и светлыми были только двести с копейками дней, если суммировать. Сердце-то билось, уму непостижимо, девяносто семь лет, а прожил он несчастные двести дней. Такая коротка, долгая жизнь. По его словам, пока он жил, всё время боялся, что сделает что-то не так и его засмеют. И вечно откладывал свои мечты на потом. Всё это под предлогом: «А, ещё успею, вся жизнь впереди!». И хоп! Семьдесят лет, поздно и не один пункт не выполнен. Но даже это не было концом. Говорил, что и этих двадцати семи лет, может быть, с головой бы хватило. Но все эти долгие, самые медленные годы, он лишь сидел в рыбацком домике в кресле качалке и ждал смерти. «Сейчас придет, – говорил, – ну вот сейчас!». И так длилось долго, пока его не убило корабельным якорем. А теперь, когда он вернулся… в жизни не видела, чтобы так танцевали, смеялись, будучи при этом совершенно трезвыми. Неистово радовались жизни, когда поводов, как бы, и не было. Хотя нет, один был. Он мог ходить, чувствовать и смеяться. Большего, видимо, ему и не надо было. Говорил, что за несколько дней до конца мира так проведет время, что за все девяносто семь лет отыграется. Ах, вот если бы у меня был ещё шанс пожить, – сказал он мне, – то что бы я наделал! Не слушал бы ни голос разума, ни людей, вечно кричащих: «Ты совсем чокнутый, остановись!». Нет! Не слушал бы и не обращал на них никакого внимания. Ведь это была жизнь. А я всю её проспал.

Все слушали её завораженно. Даже я поймал себя на этом. Ничего, ведь это действительно что-то важное, а не нудная школа.