Ночь ведьмы. Книга первая

– Я не могу этого сделать, – упрямо повторяет он, – потому что тебя ищет каждый хэксэн-егерь в городе. И мне нужно, чтобы ты сказала – в точности, – куда ты отправила мою сестру. И еще… – он замолкает, и я вижу, как он проводит языком по губам, а на его лице появляется выражение усталости, которое делает его старше, – мне нужна твоя помощь.

Я прислоняюсь к стене.

– Что тебе могло понадобиться от ведьмы?

Он хмурится, глядя на меня.

– Я же говорил тебе. Я собираюсь спасти всех.

То, что он сказал мне в подвале. Это не было галлюцинацией?

Ничего из этого не было галлюцинацией.

Этот охотник…

…хочет освободить заключенных.

Я не двигаюсь. Не сопротивляюсь. Не убегаю. Не протестую.

Капитан расценивает это как возможное согласие и достает из сумки на поясе фонарь.

Когда он зажигает свет, его рука тянется к двери. Он закрывает ее, и я напрягаюсь всем телом, ясно осознавая, что мы одни и никто не знает, что я в плену у этого хэксэн-егеря.

Но мой страх уже не так силен, он уступает место замешательству.

И оно усиливается еще больше, когда капитан указывает на стол в глубине комнаты и стул рядом с ним.

– Присядь, пожалуйста, – просит он. – Мне нужно многое тебе рассказать, но у меня мало времени.

14. Отто

Мне хочется сердито посмотреть на ведьму – но я понимаю ее замешательство и гнев. Я провожу рукой по лицу, сдерживая эмоции.

– Я не могу сказать, где твоя сестра. – Фрици начинает говорить, прежде чем я успеваю продолжить расспросы. В ее глазах безумный блеск, и мне кажется, она что-то недоговаривает, но я могу подождать. Если отвечу на ее вопросы, она ответит на мои.

Надеюсь.

Я делаю глубокий вдох.

– Первое, что ты должна узнать, это то, что ты уничтожила годы работы, потраченные на составление плана, как остановить хэксэн-егерей.

Хорошо. Если судить по искре в ее глазах и усмешке, появившейся на губах, мне, пожалуй, стоило лучше сформулировать мысль.

Ее взгляд пробегает по моему телу. Я снял плащ охотника, но с таким же успехом мог бы остаться в нем, учитывая ненависть, которая читается на лице Фрици. Но прежде чем она успевает сказать что-то, я рассказываю ей о своей сестре и о нашем плане уничтожить хэксэн-егерей.

Я внимательно наблюдаю за ней, замечая, как ее недоверие перерастает в сомнения, а затем в робкое согласие. Она насторожена, а значит, умна, но думаю, она мне верит. Надеюсь, что верит.

Когда я наконец заканчиваю рассказ, между нами остаются только тишина и темнота. Я жду, когда Фрици что-нибудь скажет.

– Сколько? – спрашивает она наконец.

Я морщу лоб.

– Сколько? – повторяю я.

– Сколько невинных погибло, пока ты разыгрывал этот спектакль? – спрашивает она, повышая голос. – Сколько людей сгорело заживо, пока ты выжидал, чтобы сделать ход?

– Слишком много, – шепчу я.

Мой план несовершенен, но…

– Поначалу мы пробовали другие варианты, некоторые привели к частичному успеху, другие полностью провалились, – говорю я, и это единственное оправдание, которое у меня есть. – Мы… мы пытались. Нас было только двое, молодых и неопытных, этого оказалось недостаточно.

Фрици молчит. Похоже, она усвоила тот же урок, что и я, – молчание принуждает к признанию.

– Сначала я думал, что смогу уничтожить хэксэн-егерей изнутри. – Я встречаю ее обвиняющий взгляд. – Сложно преодолеть идеологию, на которой тебя воспитали. И не только охотника. Воспитание людей, которых выучили, что проще подчиниться, отвернуться от правды. Все начинается не с убийств.

– Они принуждают вас к этому, – с горечью говорит она. – Так почему же ты не поддался? – Взмахивает рукой в ответ на мой растерянный взгляд. – Идеологии, на которой тебя вырастили.

– Мой отец, – говорю я.

– Он научил тебя отвергать культы и видеть ложь? – В ее голосе звучит насмешка.

– Нет, – отвечаю я. – Он научил меня последствиям, к которым приводит слепое согласие.

Фрици бросает на меня недоверчивый взгляд, но я рассказываю ей о судьбе моей мачехи.

– Разве не парадоксально? – размышляет она.

Я понимаю, почему она так говорит, но она не знала моей мачехи. Когда отца не было рядом, она говорила нам с Хильдой, что религия – это всегда наполовину политика: от того, какому принцу ты служишь, зависит, как ты молишься. А сам император Священной Римской империи, похоже, молится тому, кого любит в данный момент. Истинная вера, по ее словам, должна быть личной. Не политической.

Но полагаю, в этом-то и заключается проблема. Ведь если ты служишь принцу-протестанту, а он умирает от рук католика, тебя убивают за измену и проклинают за ересь, и все это одним махом. Папа римский в Италии, император в Богемии[26] и нет никого, кто бы помешал кому-то начать устраивать казни. Моя мачеха на самом деле не интересовалась религией. Мой отец превратил свою религию в оружие.

– Значит… ты носишь черный плащ и крест для маскировки? – спрашивает Фрици.

Я молчу, понимая, что ее доверие ко мне хрупкое, одно неверное слово – и она вцепится мне в горло. Но я также уверен, что она заслуживает знать правду.

– Я верю в Бога, – говорю ей. – Я христианин. Но отвергаю Церковь.