Ночи дождей и звезд

– А с того, что меня тронул ее звонок; Фиона подумала о нас, когда произошла эта трагедия, хотя мы даже не знали, что она там.

Кто-то позвонил в дверь.

– Это Барбара. Будь вежлив, благоразумен. Шон, возможно, она – единственная связь с Фионой, единственная для нас надежда.

– Как же, наша мадам и ей ничего не рассказывает, – усмехнулся он.

– Шон!

– Ладно-ладно.

В доме Дэвида в шикарном пригороде Манчестера смотрели документальный фильм о событиях в Айя-Анне и говорили о сыне.

– Должно быть, ужасное было зрелище, – вздохнула мать Дэвида.

– Должно быть, раз он позвонил нам, – согласился его отец.

– Дэвид в отъезде уже шесть недель, Гарольд, и за это время прислал десять писем. Он, как может, поддерживает связь с домом.

– Некоторые из них – просто цветные открытки.

– Но он сам клеит марку на каждую и сам ходит на почту, – защищала его мать.

– Двадцать первый век на дворе, Мириам. Мальчик мог найти интернет-кафе, отправить электронное письмо, как все нормальные люди.

– Знаю-знаю.

Некоторое время они сидели молча.

– Скажи честно, Мириам: мне стоило вести себя иначе? – Гарольд посмотрел на жену, вымаливая правду.

– Ты замечательный муж и замечательный отец. – Она погладила его руку.

– Если я такой замечательный, почему наш сын не здесь, а где-то в греческом захолустье? Вот скажи.

– Возможно, это моя вина, Гарольд. Может, он сбежал из-за меня.

– Нет, конечно же нет! Все мы знаем: он тебя обожает. Просто ему не нужен мой бизнес. Вместо этого я должен был сказать нечто вроде: «рисуй, пиши стихи, делай что хочешь»? Должен был, да? Он этого хотел? Скажи мне!

– Я так не думаю. Дэвид со дня бар-мицвы знал, что ты хочешь оставить ему компанию.

– А это что, преступление? Я вырастил этот бизнес ради своего отца. Тот приехал в Англию ни с чем, и я вкалывал день и ночь, чтобы доказать ему, что все его страдания в конечном счете того стоили. Разве это плохо? Я хочу передать единственному сыну процветающий бизнес. Это плохо?

– Я знаю, Гарольд, я все понимаю, – попыталась успокоить мужа Мириам.

– Ты понимаешь, а он-то почему не может?

– Позволь мне сказать ему, Гарольд. Умоляю, позволь!

– Нет, тысячу раз нет. Я не потерплю его жалости к себе. Я не получил от него ни любви, ни уважения, ни даже общения, так что и жалость его мне не нужна!

Ширли и Билл вернулись из торгового центра. Энди поехал в университет на встречу со спортивным сообществом, чтобы мотивировать студентов выйти на марафон. По мнению студентов, было круто, что все это старичье далеко за тридцать по-прежнему любит бег.

Билл помог матери распаковать и разложить покупки.

– Ты замечательный ребенок, – неожиданно сказала она.

– Я?

– Ну конечно ты. Я никогда и никого так не любила, как тебя.

– Ой, да ладно тебе, мам… – смутился он.

– Нет, я серьезно. Я правда люблю тебя.

– А как же твои мама и папа? Ты их не любишь?

– Нет, почему же, люблю, но далеко не так сильно, как тебя.

– А папа, папу ты любила? А Энди?

– Тут все по-другому, Билл, поверь мне… Есть что-то совершенно потрясающее в любви к своему ребенку. Такая любовь безусловна.

– А это как?

– Это значит, что я люблю тебя безо всяких «если» и «но». Ты всегда будешь для меня особенным, несмотря ни на что. Пойми меня правильно: когда любишь парня или девушку, в какой-то момент можешь их разлюбить. Такое иногда случается. Но нельзя разлюбить собственного ребенка.

– Выходит, и папа относится ко мне так же, как ты?

– Точно так же, Билл. Ты знаешь, мы с твоим отцом не совпадали в некоторых вопросах, но мы оба думаем и всегда думали, что ты – лучшее, что подарила нам жизнь. Мы никогда не спорим о тебе. Никогда. Мы просто хотим, чтобы ты был счастлив.

– Папа до сих пор любит тебя, мама?

– Нет, дорогой. Верю, он все еще меня уважает и ценит, но любить – нет. Мы просто разделяем одну и ту же любовь к тебе. – Ширли ободряюще улыбнулась сыну, надеясь, что такое объяснение его устроит.

Билл некоторое время размышлял.

– Так почему папа этого не показывает? – спросил он.

– Разве не показывает? – удивилась Ширли.

– Мне кажется, что нет, – ответил Билл. – Думаю, он хочет, чтобы я скучал по нему и грустил, что его здесь нет, а это очень несправедливо. Это он решил уехать, а не я. Я-то здесь.

Биргит увидела вошедшего в редакцию Клауса.

– Ты вернулся из Греции! – с восторгом воскликнула она.

– Привет, Биргит.

Клаус, главный оператор, прекрасно знал, что Биргит рада его видеть. Вернулся он, значит вернулся и Дитер. В первую очередь ее интересовал Дитер. Ее и почти весь женский коллектив.

Клаус вздохнул.

Дитеру не надо было даже стараться, чтобы женщины из кожи вон лезли ради него. Он подождал, пока Биргит спросит о Дитере, предполагая, что она выждет хоть тридцать секунд. Но он ошибся: вопрос прозвучал даже раньше.

Биргит не стала тратить время на предварительную болтовню, сказав, что в Греции, наверное, все очень грустно.

– А Дитер тоже вернулся? – небрежно спросила она.

– Вообще-то, нет. – Биргит была той еще занозой, так что Клаус обожал сообщать ей плохие новости. – Он побудет там еще немного. Вроде встретил старого друга. Удивительное совпадение, не правда ли?