Ночи дождей и звезд

– Старого друга? Какого-то парня из прессы?

– Нет, свою бывшую коллегу. Эльзу.

На ее лицо было занятно посмотреть.

– Но между ними все кончено, – бросила Биргит.

– Я бы не зарекался, Биргит, – ответил Клаус и пошел дальше.

Адони просматривал газеты со снимками деревни, где он рос. Он увидел лицо своего друга Маноса, которого знал всю жизнь. Там же была фотография Марии. Адони танцевал на их свадьбе.

Казалось таким странным, что газеты по всей Америке публикуют фотографии и статьи о его родной деревне. Но здесь, в Чикаго, он никому не рассказывал о своей родине. Он приехал сюда много лет назад, по наводке Элени из Айя-Анны: здесь работал один из ее кузенов, он-то и пристроил к себе парнишку, которого та порекомендовала.

Кузен уехал, а Адони остался. Ему здесь нравилось, хотя иногда бывало одиноко. Но он не распространялся, что трагедия произошла в его деревне. Зачем притягивать к себе горе?

Люди здесь, в овощном, где работал Адони, мало слышали о нем и его прошлом. Если бы он рассказал, то они бы узнали, почему он не поддерживает связь, узнали бы о его ссоре с отцом, о годах тишины. Но они никогда не поймут его. Эти люди с его работы жили только своими семьями, их отцы регулярно заглядывали к ним в гости. Ну и что все они подумают об отце и сыне, которые не общаются девять лет?

Конечно, он мог позвонить отцу, выразить соболезнования насчет того, что случилось в Айя-Анне. Только отец воспринял бы это как слабость, уступку, признание, что Адони был не прав. Отец знал, где сейчас его сын. Если ему так надо пообщаться, пускай сам звонит.

Шейн не понимал, как работает метро в Афинах. В их первую поездку сюда всем этим занималась Фиона. Метро здесь называлось «илектрико́с» или типа того… Она ведь покупала проездной в киоске? Или проездной действовал для троллейбусов? Шейн не помнил.

Шейна тянуло в район Экзархия; на пароме поговаривали, что там полно питейных и таверн. У него в сумке еще оставалось приличное количество травки, ее можно будет там и продать. Затем он сядет и решит, что делать дальше. Вот теперь он свободен, свободен как птица. Никто не вывалит ему на голову дикие сказки о том, как он должен черт знает где до гробовой доски проработать официантом. Фиона, верно, белены объелась, раз такое предложила.

В конце концов, и она его предала, как и все остальные. Но Шейн постоянно ждал такого от людей. И на самом деле Фиона, конечно же, не была беременна. Он это знал. Будь она беременна, она бы не уехала, не бросила его в полицейском участке. Она сейчас наверняка на пути в Дублин, едет домой, к своей гнусной семье. Вот они обрадуются, когда поймут, что она и Шейн больше не вместе! Ради такого и откормленного теленка зарезать не жалко.

Наконец он понял, что должен доехать до станции метро «Омония». Боже, какие нелепые здесь названия, все эти нечитаемые письмена…

– Входи, Барбара, – впустила ее мать Фионы.

– Ты припозднилась. – Отец Фионы был не очень приветлив.

– Вы же знаете, мистер Райан, у меня смена с восьми утра до восьми вечера и от больницы до вас – час езды.

Барбара была весела и не брала в голову чепухи. Она бросилась в кресло, как делала это годами, приходя в этот дом; ее рыжие волосы были растрепаны, лицо выглядело утомленным после долгого рабочего дня.

– Чая, Барбара? Чего-нибудь покрепче?

– Ох, я бы убила за стаканчик джина, миссис Райан, особенно если речь пойдет о Шейне, – извиняющимся тоном сказала Барбара.

– Шон?

– Ну, если речь о нем, то выдай-ка и мне «обезболивающего», – сказал он.

– Я вот думаю, не написать ли Фионе о том, что мы всё неверно поняли.

Мать Фионы подала им джин-тоник и села, переводя взгляд с одного на другого.

– По-моему, мы всё поняли очень даже верно, – сердито воззрился на нее муж. – Наша дочь увлеклась невежественным уголовником, чего тут непонятного?

– Но, как мы уже говорили, наш подход не сработал. Теперь она за сотни миль отсюда. И я скучаю по ней, Шон, каждую секундочку. Как я мечтаю, чтобы она пришла к нам, прямо как Барбара, и рассказала про свой день. Наша реакция только оттолкнула ее. Барбара, тебе так не кажется?

– Я согласна с мистером Райаном: мы всё поняли, как оно есть. Шейн – говнюк, он манипулирует Фионой, прикидывается, что во всем виновата она. Он обращается с ней как с жертвой, кричит, что весь мир против него, – такому труднее всего противостоять.

– Труднее всего – слышать, как они говорят, что любят друг друга. – Лицо Морин Райан стало обеспокоенным.

– Шейн в жизни никого не любил, только себя, – сказала Барбара. – Он останется с ней до тех пор, пока ему удобно, а потом бросит, униженную, за много миль от дома, без поддержки друзей. Фиона не захочет вернуться к нам. Даже если мы не станем повторять: «Мы же говорили», ей самой придет это в голову.

– Ты скучаешь по ней так же сильно, как и мы, – удивился отец Фионы.

– Конечно. Я скучаю по ней каждый день на работе, скучаю по нашим вечерним посиделкам. Я воображаю кучу всего, что хочу ей рассказать, а потом вспоминаю, что ее нет рядом… Может, еще удастся навести мосты?

– Какие еще мосты? – Шон Райан не питал особых надежд.