– И на что же ты надеешься, Ханна?
– Я куда безнадежнее тебя, Клаус! Сама даже не знаю, на что рассчитываю. Просто надеюсь, что все сложится наилучшим образом, – честно ответила Ханна.
Адони решил позвонить отцу. И желательно быстрее, пока он не передумал. В Греции будет вечер, его отец будет в таверне, весь в заботах. Вряд ли он сможет долго разговаривать, но это и к лучшему. Адони скажет, что очень сожалеет о трагедии, и выразит соболезнование. А о том, что произошло между ними двумя, лучше помалкивать.
Адони набрал номер и услышал телефонный гудок.
Гудки шли, а ответа все не было. Должно быть, неправильный номер. Он набрал его еще раз – в пустой таверне зазвонил телефон, и никто не ответил.
Прежде чем покинуть Айя-Анну, он установил на телефон отца автоответчик. Видимо, старик так и не научился его включать.
В конце концов Адони повесил трубку. Вероятно, все складывалось как нельзя лучше – во многих смыслах.
Шейн нашел именно то, что искал. Здесь собиралась как раз его клиентура. Именно сюда он бы пошел, если бы хотел купить дозу. Не имело значения, что он не знал греческого. Для таких дел существовал международный язык. Он поговорил с одним парнем, на вид полным тупицей, который его так и не понял, затем с другим, тот просто пожал плечами.
Третий мужчина, маленький и пухлый, с шустрыми темными глазами, выглядел более сообразительным.
– Сколько? – спросил он.
– Сколько вы хотите? – спросил Шейн.
– Ну а сколько у вас есть?
– Достаточно, – ответил Шейн.
В этот момент сверкнула вспышка поляроида, затем еще одна. Прямо ему в лицо.
– Какого черта?! – начал Шейн.
На его воротник легла рука, чуть не задушившая его. Круглое лицо мужчины с быстрыми темными глазами замерло в дюйме от лица Шейна.
– Слушай меня внимательно. У нас есть две твои фотографии: одна для бара, другая для полиции. Если они увидят, что ты снова пытался толкнуть дурь, для тебя это закончится крайне плохо.
– Ты сказал, что хочешь купить! – насилу выдавил Шейн.
– Это бар моего отца, моя семья держит это заведение. На твоем месте я бы рванул отсюда очень далеко и очень быстро. Тебя сцапал мой дядя. Он ожидает, что ты извинишься и немедленно уйдешь. У тебя двадцать секунд.
– Я не знаю, как извиниться по-гречески!
– «Сигно́ми» подойдет.
– Сигоми – так? – промямлил Шейн.
– Сигноми… подтяни язык, засранец, и радуйся, что так легко отделался.
– Я могу вернуться, – пригрозил Шейн.
– Не сомневаюсь! – рассмеялся незнакомец. – Десять секунд.
– Сигноми! – прорыдал Шейн через плечо пожилому мужчине, который держал его.
Хватка разжалась, и Шейн, пошатываясь, вышел за дверь в теплую афинскую ночь.
Глава 10
Томас проснулся с легкой головной болью. Ему не потребовалось много времени, чтобы вспомнить, откуда она взялась. Выпитое вчера вечером в участке красное вино было, похоже, без выдержки. Йоргис говорил, эту бутылку вполне могли разлить в прошлом месяце.
Тем не менее пара чашек хорошего кофе – и он будет в порядке. Может быть, он сходит куда-нибудь и купит на завтрак свежие апельсины и горячие хрустящие булочки. Возможно, у Вонни тоже будет похмелье. Вот вместе и вылечатся.
Но когда он встал, то увидел, что дверь в гостевую спальню открыта. Кровать аккуратно заправлена. Никаких личных вещей поблизости. Выходит, Вонни только спала в той комнате, но куда она делась после этого? Снова в курятник? Или, будто Крысолов, повела детишек в гавань?
Она была такой маленькой, но крепкой, с волосами, заплетенными вокруг головы, с загорелым морщинистым лицом и широкой улыбкой, что ее возраст было невозможно определить. Сорок? Пятьдесят? Шестьдесят? Поди пойми, как долго она пробыла в Айя-Анне. Гадать можно было долго, все равно Вонни ничего о себе не рассказывала.
Томас зевнул и пошел на кухню. Вонни опередила его с завтраком. На столе лежали четыре больших апельсина и несколько свежих булочек, завернутых в клетчатую ткань, чтобы сохранить тепло. Томас благостно вздохнул и сел завтракать.
Фиона все еще спала.
Эльза оставила ей записку:
Она все больше воспринимала Фиону как младшую неразумную сестричку. Подумать только, что в обычной жизни эта девушка была компетентной медсестрой, но при этом достаточно глупа, чтобы полагать, будто где-то в Афинах Шейн места себе не находит, волнуясь о ней.