Ночи северного мая

Однажды Дора Клементьевна услышала шепоток за спиной. Ничего особенного. Люди любят посудачить друг о друге. Каждому хочется высмеять ближнего, чтобы причинить ему боль. Зачастую люди не щадят даже родных, а что уж говорить о знакомых и сослуживцах, соседях и просто попутчиках. В выморочном детдоме на отшибе, в малонаселённом посёлке удалённого края, человеческий язык заменил Бога и религию. В таких местах люди звереют от скуки. Ежедневная суета не спасает от пустоты существования. Сама жизнь утрачивает всякий смысл. Человек думающий умеет справляться со скукой, а недумающий становится нелюдью. Дора Клементьевна относила себя к думающим и образованным людям. Она хотела быть мерилом мудрости для детей и примером для подражания взрослым. Ни того и ни другого она не получила.

Дору Клементьевну когда-то записали в изгои. Может, это случилось тогда, когда она впервые осталась без присмотра, а может, какой-то чёрный ангел сопровождал её с момента рождения. К сорока годам она поняла, что ей не пробиться сквозь толщу детской и людской нелюбви и брезгливости. И тогда она сама выбрала предмет обожания. Дора Клементьевна будто бы неосознанно завела себе щенка, только щенком оказался хрупкий и трепетный мальчик, который никак не мог прибавить в весе. Серёжа Москвин стал для Доры Клементьевны роднее нерождённого сына и утраченной матери. Серёжа заменил одинокой женщине семью. Она полюбила мальчика всеми фибрами тонкой и любящей души. Серёжа как мог отбрыкивался от навязчивой любви одинокой женщины. Дора Клементьевна казалась ему страшнее ведьмы. Она была пышкой, а мальчик видел толстую неповоротливую бабу. Дора Клементьевна душилась пряными духами, а мальчику казалось, что от доктора несёт могильным смрадом. Всё в ней было плохо. Сергей Москвин боялся доктора Саркисян. Но именно она спасла его от смерти на снегу в тот страшный морозный день.

* * *

Под кроватью послышался слабый писк, там кто-то возился и шуршал. Серёжа открыл глаза и огляделся. В узкой комнате стояла кровать с панцирной сеткой, небольшой стол, покрытый разноцветной клеёнкой, и два стула. У боковой стены, ближе к двери стояла плоская оттоманка. На ней, скорчившись, в неудобной позе спала Дора Клементьевна. Рука, не поместившаяся на оттоманке, свесилась почти до пола. Серёжа с отвращением отвернулся. В углу под кроватью скреблась мышь, отыскавшая кусочек хлеба и пытавшаяся пролезть в норку. Но кусок застрял между полом и плинтусом, отчего мышь сердито пищала, не понимая, почему она не может спокойно позавтракать у себя дома. Серёжа усмехнулся. Он не боялся мышей и вполне понимал их невинные помыслы, часто брал в руки и даже гладил. Пока ни одна мышка его не укусила.

– Проснулся, мой маленький? – воскликнула Дора Клементьевна и заворочалась на своём убогом ложе. Оттоманка на самом деле была скамейкой без спинки, сколоченной Семёном Петровичем Чугуновым, бессменным детдомовским завхозом. Он сделал её для приёма завшивленных побегушников, чтобы вши не заполонили спальные комнаты. Поначалу скамейка стояла в приёмном покое, потом перекочевала в медпункт, из него в подсобку, и уже оттуда её забрала хозяйственная Дора Клементьевна. Она почему-то подумала, что к ней могут приехать гости, но никого не дождалась. Не было у Доры Клементьевны родственников, а одноклассники и однокурсники забыли про неё. Как и она про них. Не так много лет прошло после выпуска, но детдомовские не любят встречаться. У них не остаётся приятных воспоминаний о детских и школьных годах. Вспоминать нечего. Каждый выживает в одиночку. Но скамейка от Семёна Петровича пригодилась. Избитого до полусмерти Серёжу Москвина Дора Клементьевна уложила на кровати, а сама устроилась на узкой оттоманке. Спать было неудобно. Дора Клементьевна не выспалась, но настроение у неё было восторженное. Всю неделю она выхаживала Серёжу, не надеясь на благополучный исход. Сегодня он пришёл в сознание. Мальчик остался жить.

Не дождавшись ответа, Дора Клементьевна потянулась за халатом. Надо будет поставить мышеловку. Мыши совсем обнаглели. Серёжа молчал. Он ничего не помнил. Он забыл своё имя и плохо понимал, где находится, но его ненависть оказалась живучей. Памяти у него не было, а ненависть осталась.