Ночи северного мая

Дора Клементьевна шумно дышала; это дыхание давило на него, как будто он сидел внизу, а сверху сыпалась земля. Серёжа почему-то подумал, что эта женщина принесёт ему несчастье. Стойкая ненависть обострила его чувства, и постепенно мальчик восстановил в памяти всё, что с ним случилось. Снег, кровь, шестеро на одного. В детдоме всегда так: набрасываются всей стаей, бьют до полусмерти. Хорошо, что не убили. Серёжа старался не смотреть, как одевается Дора Клементьевна, как ставит чайник на плитку, гремит чашками. Всё, что она делала, вызывало в нём страх. Больше всего он боялся, что она прикоснётся к нему. Страх постепенно разрастался. Мальчик боялся, что сейчас она подойдёт к нему и наклонится. Серёжа затаил дыхание. Лучше совсем не дышать, лишь бы не вдохнуть запах неприятной ему женщины. Дора Клементьевна почувствовала состояние мальчика. За неделю, проведённую у его постели, она поняла, что, находясь без сознания, мальчик отталкивает её, словно она хочет отнять у него жизнь.

– На, поешь, мой маленький! – Она поднесла к нему тарелку с хлебом, густо намазанным маслом. Серёжа сердито отвернулся. Запах хлеба вызвал у него тошноту.

– Это у тебя от голода, – сказала Дора Клементьевна и подвинула стул ближе к кровати. Она поставила на стул тарелку и чашку с чаем. – Ешь давай! А то умрёшь.

Серёжа немного подумал и склонился над тарелкой. Умирать ему не хотелось. В течение ещё одной недели Дора Клементьевна ухаживала за пострадавшим мальчиком: ставила ему горшок, убирала за ним, кормила и разговаривала, не надеясь услышать в ответ слово благодарности. Атмосфера непонимания и ненависти поселилась в узкой и тесной комнатке, где Дора Клементьевна провела больше двадцати лет.

– Летом на море поедем, – говорила она сама с собой, – деньги у меня есть. Накопила за эти годы. На море тебе будет хорошо. Ты там отогреешься, оттаешь, отъешься. Станешь нормальным мальчиком.

– Я нормальный! – крикнул Серёжа. – Я нормальный.

– Конечно, нормальный, – засмеялась Дора Клементьевна, – ты нормальнее всех! Тебе надо больше кушать. А то вылитый скелет!

Она обрадовалась, что мальчик не только реагирует на её слова, но и понимает смысл сказанного. Через две недели Серёжа вернулся в общую спальню своей группы. Юрий Васильевич не выдержал и сделал замечание доктору Саркисян.

– Дора Клементьевна, я на многое закрываю глаза, но мальчик не может спать с вами в одной комнате! Это непедагогично!

Саркисян похолодела. В таком тоне директор разговаривал с ней впервые. Она никогда и никому не позволяла делать ей замечания. За двадцать лет Дора Клементьевна изучила обстановку в детдоме и знала, как себя вести, чтобы не давать повода для обсуждения её скромной персоны.

– Серёжа ещё слаб, но если вы, Юрий Васильевич, настаиваете… – пробормотала смущённая Дора Клементьевна.

Серёжа безропотно переехал в общую спальню. Его утомила чрезмерная забота одинокой женщины. Иногда мальчик жалел Дору Клементьевну. Она казалась ему беззащитной, но чаще её сопение, храп и одышка вызывали в нём необузданные вспышки страха и гнева. К тому же директор выполнил своё обещание. Серёже Москвину выписали дополнительное питание. Теперь его тарелки наполняли вкусным душистым супом, на второе бросали крупные куски мяса, а на третье выписывали бутылочки с сиропом шиповника. Всё это было на глазах у детей, которых кормили по нормам, установленным в министерстве. Усиленное питание полагалось лишь избранным. Серёжа делился с ребятами, не очень охотно, но всё же раздавал бутылочки с сиропом, разрезал мясо, ломал белый хлеб на части. Он стал пользоваться уважением среди детдомовцев. Перед ним заискивали. Все знали, что к нему благоволят и директор детдома, и доктор Саркисян. Не многие детдомовцы удостаивались такой чести.