Ночи северного мая

Все комиссии, наезжавшие в детдом – и неожиданно, и по согласованию – не находили в детдоме никаких нарушений. Директор встречал комиссии у ворот, затем сопровождал в столовую и лишь после обеда демонстрировал проверяющим светлые спальни и чистые классы. Полы в коридорах сияли глянцем. На стенах висели картины и фотографии выпускников. Члены комиссии записывали рекомендации и замечания в особый журнал и спешно удалялись. Претензий к детдому не было. Вдруг появились слухи, что в учреждении грядут перемены. Сначала думали, что поменяют директора, потом ждали наплыва сирот из центральных районов страны. Ничего такого не случилось. Наплыва дополнительных сирот не дождались. Директор остался на своём месте. Тогда слухи коснулись завхоза: дескать, Семён Петрович собрался на большую землю, – но завхоз опроверг слухи, загородившись от любопытных крепким частоколом. Отъезжающие в центр заборов на личном участке не ставят.

Слухи продолжали роиться, обрастая новыми немыслимыми версиями то вокруг одного, то вокруг другого, пока не наткнулись на очевидность. В детдоме пропал самый отчаянный воспитанник. Сначала подумали, что Волчара подался в бега. Его искали – точнее, создавали видимость поисков, – а потом бросили. Если надо, найдётся. Привезут. Органы из-под земли достанут. Друзьям Волчары не повезло. Всех малолетних правонарушителей директор распределил по другим детдомам. Впрочем, одного он оставил. Это был Хрущ. Когда-то Хрущ и Волчара были любимчиками Юрия Васильевича. Они у него дневали и ночевали. Глаз с него не спускали. Потом всё кончилось. Юрий Васильевич перестал обращать на них внимание. Тогда Хрущ и Волчара обозлились, сколотили банду и стали крушить всё вокруг, но всё когда-нибудь кончается. Дурную компанию разбили на части и рассовали по области. Особо злостные поехали в специальные заведения, остальные были отосланы в обычные детские учреждения, но прославившиеся особыми условиями содержания подростков-правонарушителей. Колченогий вообще загремел в специальное профессионально-техническое училище. Ему уже исполнилось четырнадцать. Настала пора осваивать тюремные просторы. СпецПТУ и спецшкола были преддвериями колоний воспитательного типа. Некоторые из них были хуже, чем тюрьма. Кто попадал в спецПТУ, тот в нормальную жизнь уже не возвращался. Оформление подростка в детское спецзаведение считалось самым противоестественным делом у педагогов. В этом случае учителя и педагоги брали на себя роль судей. Ведь в спецПТУ отправляли не по приговору суда, а по решению педсовета.

Серёжа принял известие об отправке своих заклятых врагов в закрытые учреждения спокойно. Он не принимал участия в обсуждении слухов, искренне полагая, что изуверов настигло справедливое возмездие. Было за что. Они третировали слабых и беззащитных. Никто из детдомовцев не мог дать им отпор. И поделом им. Незаметно Юрий Васильевич стал для Серёжи маленьким богом. Он казался ему всесильным и мудрым, как советские богатыри в военных фильмах, хотя Юрий Васильевич богатырём вовсе не выглядел. Высокий, тонкий, изящный, часто извивающийся в разные стороны, иногда он напоминал пиявку, которых мальчишки отлавливали в местных болотах. Его руки тоже были пиявками; они извивались, дёргались, словно не к тому телу были приклеены. Воспитанники втихомолку подсмеивались над директором, но побаивались, что он узнает и лишит их и без того скудного пайка. С Серёжей Юрий Васильевич часто разговаривал на отвлечённые темы. Директор возникал у него за спиной неожиданно, словно привидение. Они подолгу разговаривали, глядя друг другу в глаза. Серёжа любил Юрия Васильевича. С ним он чувствовал себя в безопасности. И снова за спиной у Серёжи стали шушукаться. Мол, не такой он, как все, не совсем нормальный. Серёжа прислушивался к разговорам, но ничего не понимал. Он стал нервным, раздражительным. Иногда ему хотелось крикнуть на всю столовую, что он самый нормальный из всех, но он молчал, боясь, что его не так поймут. Ведь эти шестеро били его за то, что он не такой, как все, а каким ему надо быть, так и не сказали. Больше всего на свете Серёжа хотел быть нормальным мальчиком. Таким, как их показывают в кино. С сачком и в пионерском галстуке.

Хрущ притих. Он ходил по коридорам молчаливый и загадочный. Злобный переросток не трогал Серёжу. Даже взглядом не удостаивал. Обстановка в детдоме накалялась. Слухи так и остались бы слухами, если не случилась бы очередная напасть. Однажды Юрий Васильевич вызвал Серёжу на беседу, а Дора Клементьевна оказалась неподалёку. Она растревожилась, забегала вокруг Серёжи, словно его не директор в кабинет вызвал, а палач на эшафот.

– Маленький мой, давай вместе пойдём, а? – Она притиснула Серёжу к стене и не выпускала из цепкого полукруга прижатых к стене рук.

Мальчик долго смотрел на Дору Клементьевну, будто не понимал, кто она такая. Доброе лицо, широкое, как сковорода, набрякшие веки, двойной подбородок. Почему она так беспокоится? Кто она ему?