Ночи северного мая

– Не нужно. Отстаньте. Я пойду один! – Серёжа ловко вывернулся из захвата. Он сначала пригнулся, затем присел и почти вывалился из-под Доры Клементьевны.

– Я боюсь за тебя! – крикнула она, вытирая вспотевший лоб цветастым шейным платком.

– Мне ничего не нужно! Не трогай меня! – продолжал кричать Серёжа, отбежав на приличное расстояние, где Дора Клементьевна не смогла бы его догнать.

Мальчик не понимал, за что ему такая мука. Почему Дора Клементьевна именно к нему пристала, неужели ей других ребят мало? Три дня назад привезли новую группу из Новосибирска. Говорят, по всей области собирали. Сейчас они на карантине. Там много больных и полуголодных детей. У Доры Клементьевны много работы. Всех надо продезинфицировать, остричь, вывести лишаи и коросты, избавить от вшей и чесотки.

Серёжа вздохнул и, пожав плечами, побрёл в кабинет директора. Взрослые часто ведут себя хуже подростков. Они плачут, волнуются, сморкаются. Дёргаются. Трясутся. Совсем не умеют держать себя в руках. Серёжа подтянулся и посмотрел на себя в зеркало. Больше всего на свете ему хотелось быстрее вырасти, чтобы не зависеть от взрослых. Сергей Москвин твёрдо знал, каким он станет, когда вырастет.

* * *

Комната, где обитал директор детдома, отличалась от других помещений. Здесь было уютно и красиво. Тёплая печка, топившаяся в любое время года, зелёный абажур, лампа на письменном столе, много красивых безделушек на полках и шкафчиках. Юрий Васильевич обожал красивые вещички. Он окружал ими свою жизнь. В каждом углу, на каждой полке стояло что-нибудь необычное, радующее глаз. Зная директорские привычки, члены комиссии часто привозили ему в подарок какие-нибудь интересные безделушки.

Серёжа остановился на пороге, ослеплённый невиданным великолепием. Никогда прежде он не бывал в таких комнатах. Его маленькая жизнь проходила совсем в других условиях: общие спальни, общие столовые, общие бани. У Серёжи всё и всегда было общее с такими же, как и он, изгоями общества. Мальчик завидовал всем ребятам, живущим в семьях. Он уже не мечтал, что когда-нибудь его найдут и заберут из детдома. С недавних пор он надеялся только на себя.

– Садись-ка в это кресло, – любезно предложил Юрий Васильевич и подвинул мягкое и уютное креслице, стоявшее в углу кабинета. – А я здесь присяду. Мне так лучше будет.

Серёжа кивнул. И впрямь, ему так лучше будет. Здесь хороший свет. Глаза видны насквозь. Обволакивающая мягкость Юрия Васильевича кружила мальчику голову. Серёжу стало клонить в сон.

– А скажи мне, Серёженька, – начал издалека Юрий Васильевич, – как тебе живётся у нас? Ты ведь давно у нас. Растёшь плохо, худенький.

Мальчик всхлипнул. Нет такого человека на земле, кому бы он смог рассказать, как ему живётся на белом свете. Когда-то он дал себе зарок, что никому и никогда не расскажет своей тайны. Его жизнь будет закрыта для всех на крепкий замок.

– Хорошо, Юрий Васильевич, мне живётся!

Серёжа часто-часто закивал головой. С директором нельзя шутить. Юрий Васильевич даже с Колченогим расправился, а с ним никто не мог сладить. Колченогого все боялись. Теперь он набирается жизненного опыта в спецПТУ в самой северной области страны.

– Я тебе не верю, маленький. – Директор взял Серёжину руку и нежно погладил. – Ты красивый и ласковый, у нас никогда не было таких милых мальчиков.

Серёжа хотел отдёрнуть руку, но передумал, боясь обидеть Юрия Васильевича. В голове мальчика зароились мысли, которых раньше не было. Вспомнились слухи о Хруще, Волчаре, Цыганёнке. Про Немца тоже судачили. А что говорили и зачем, Серёжа не понимал. Но это было раньше. А в эту минуту все слухи, разговоры, наговоры и оговоры сплелись в один клубок. Серёжа скособочился в кресле, чтобы на всякий случай выглядеть некрасивым. До сих пор он не знал, какой он, красивый или безобразный, ему никто и никогда не говорил об этом. Дора Клементьевна тоже называет его маленьким, но она тоже ничего не говорила о его красоте.

– Откуда ты явился, душа моя? – игриво пропел Юрий Васильевич и придвинулся к креслу, по-прежнему грея свою ладонь в горячей детской ладошке. Серёжа вжался в спинку, и в это время раздался оглушительный телефонный звонок. Юрий Васильевич передёрнулся. Гримаса отвращения обезобразила его тонкое лицо. Серёжа испугался. Только что Юрий Васильевич выглядел добрым и заботливым – и вдруг стал похож на чудовище. Директор встал и на негнущихся ногах подошёл к столу. Резким движением снял трубку и долго стоял, выслушивая какой-то монолог. Серёжа не мог разобрать слов, но непререкаемый тон, сопровождаемый властными нотками, пробивался из эбонитовой трубки, гулким эхом разносясь по кабинету.