Ночи северного мая

Карецкий ещё раз махнул рукой и огорчённо засопел. Сергей с неприкрытым презрением наблюдал за ним. Он не понимал, почему пришёл в замешательство от встречи с Владом. Что-то в этом парне не так. С ним приятно разговаривать, он вежливый, не хамит, не матерится. От Влада исходит тепло, словно находишься на солнечной поляне, а не в тесной комнатке коммунальной квартиры. Для какой цели понадобился этот паренёк Петрову и Басову? Что они хотят с ним сделать? Содрать кожу с живого и сделать чучело? Или посадить голым на мороз? Какую изощрённую пытку придумали эти два человека для измученного юноши? Он ещё не мужчина, но и не мальчик. Нечто среднее. Между. Около. И вряд ли станет когда-нибудь настоящим брутальным мужчиной. Влад так и останется хрупким стебелёчком. Его качает, как тростинку на ветру.

– Что же так разладилось? В институте проблемы?

Сергей сел на кровать и повернулся к окну. Он не видел Влада, но мог наблюдать за ним боковым зрением. Удобная позиция, как в шахматах. Противник думает, что он в укрытии, и не знает, что весь просматривается с головы до ног. Со всеми внутренностями.

– В институте проблемы, – негромким эхом откликнулся Влад. – Большие проблемы. За мной шпионят. Следят. Третируют. Вчера вызывали в профком, потом в студком, все грозятся исключить из института. Хорошо, что я не комсомолец!

– А у вас так можно? – оживился Сергей. – В ваш институт принимают не комсомольцев?

– Да, у нас есть студенты, которые не состоят в комсомоле. Немного, но есть. Я в их числе. Я не по идейным соображениям. Меня не приняли. У меня же трагедия была. Семейная.

Влад говорил отрывисто, будто всхлипывал. Сергей чувствовал, как внутри вскипает волна жалости, ему хотелось вскочить с кровати и обнять Влада, взять его голову в руки и крепко прижать к своему лицу, чтобы он не смог больше плакать. Сергей и хотел услышать рассказ о семейной трагедии, и не хотел, потому что Влад был на грани истерики. Его трясло; казалось, ещё мгновение, и он разрыдается. Служебный интерес потускнел на фоне открытой душевной травмы. В эту минуту Сергей понял, почему Николай возится с парнем. Гречин искренне жалеет Влада. Ничего от него не хочет, а просто по-житейски жалеет, как беспородного щенка, как израненную собаку, брошенную злым хозяином под поезд.

– А что за семейная трагедия? – спросил Сергей, думая, что любая семья состоит из драмы и трагедии. Комического начала в семейном очаге мало. Если оно присутствует, то в виде заработка.

– Да, ой, что уж там! – махнул рукой Влад и залился слезами. – Долго рассказывать.

В комнате стало сумрачно. В открытое окно врывался холодный ветер, с полудня в Ленинграде штормило. В холодные струи воздуха вплетались жалобные рыдания. Сергей раздражённо подумал, что все люди – слабые существа, они размякают от любой возможности. Им лишь бы поплакать. Палец покажи, они заплачут. У Влада появилась потребность пролить слезу, он и льёт, не жалея влаги, а как отнесутся к этому люди, его не интересует. Хотя он не притворяется, поэтому заслуживает жалости. В институте проблемы, за ним следят. И это не паранойя, за ним действительно следят, его изводят насмешками, выживая из привычной среды. Есть от чего слёзы лить. Тут любой расплачется. Без всяких пальцев.

– А ты расскажи! – предложил Сергей. – Я послушаю. Ты же знаешь, я люблю слушать других.

– Знаю, – подтвердил Влад, – знаю. Ты хороший человек, Серёжа! Я сразу понял, что тебе можно довериться.

Сергея перекосило. Одна часть лица ушла вбок, вторая осталась на месте. Такой подлости от жизни он не ожидал. Как теперь он будет жить? Ведь Влад поверил ему, думая, что Сергей искренне переживает за него. А Москвину нужны производственные показатели. Хотя бы одна вербовка. Его сам товарищ Петров отправил в разработку. Завтра утром Москвин должен доложить о результатах работы.

Сергей сжал кулаки и приник к окну. Ему было противно и муторно. Пришла мысль, что, если бы он стал рассказывать о своей семейной трагедии, все слушатели умерли бы от разрыва сердца. Но Москвин не собирался никому ничего рассказывать. Он был уверен в себе. Эмоции следует держать под замком, и от этого замка ни у кого не должно быть ключа.

– Вот и расскажи, – тихим голосом прошелестел Москвин, – тебе сразу станет легче.

Москвин почти прижался к окну, чтобы не видеть лицо Влада. Чувство стыда разъедало его внутренности. Душа Сергея корчилась в муках. Её словно поджигали на костре. Она плясала, извиваясь от жгучей нестерпимой боли.

– Расскажу, – всхлипнул Влад, – расскажу. Но не сейчас. Попозже. Потом. Ночью.

От последнего слова перехватило дыхание. Сергей подумал, что ослышался. Влад хочет, чтобы они провели эту ночь вместе, рядом, бок о бок. И парню невдомёк, что Сергей может не захотеть остаться с ним наедине. Одно дело, когда они в чужой комнате в ожидании хозяина с угощением разговорились по душам, а в замочную скважину подглядывает злая соседка, и совсем другое, когда они останутся одни. Вдвоём. Без свидетелей.