Ночью вся кровь черная

Капитан Арман сказал, что я, похоже, устал и что мне во что бы то ни стало надо отдохнуть. Чтобы объявить мне об этом, он вызвал меня к себе в землянку. Все происходило в присутствии одного «шоколадного», гораздо старше меня по возрасту и по званию. Этот «шоколадный» с крестом за боевые заслуги был явно не в своей тарелке, когда переводил мне на язык волоф что хочет от меня командир.

Бедный старый «шоколадный» с крестом за боевые заслуги, как и остальные, думал, что я демон, пожиратель душ, и дрожал как лист на ветру, не смея взглянуть на меня и сжимая левой рукой спрятанный в кармане амулет. Как и все остальные, он боялся, что я съем его нутро, а самого его брошу в бездну смерти. Как и все остальные, и белые, и черные, стрелок Ибрагима Секк дрожал от страха при мысли, что может встретиться со мной взглядом. Когда наступит вечер, он будет долго молиться в тишине. Когда наступит вечер, он будет долго перебирать четки, чтобы уберечься от меня, от моей нечистоты. Когда наступит вечер, он очистится. А пока старший по званию Ибрагима Секк был в ужасе от того, что ему приходится переводить мне слова командира. Видит Бог, он был в ужасе, сообщая, что мне положен внеочередной отпуск в тыл на целый месяц! Потому что, по мнению Ибрагимы Секка, приказ командира не мог быть для меня хорошей новостью. Старший по званию «шоколадный», награжденный крестом за боевые заслуги, считал, что я должен быть недоволен тем, что меня удаляют от моей кормушки, от добычи, от охотничьх угодий. Ибрагима Секк считал, что колдун вроде меня непременно разозлится на того, кто доставит ему такую дурную весть.

Видит Бог, мало кому удастся уйти от солдата-колдуна, которого на целый месяц оставляют без кормежки, без всех этих душ, вражеских или дружеских, которыми он питался на поле боя. Ибрагима Секк считал, что вину за потерю всех этих несъеденных солдатских внутренностей – вражеских или дружеских – я могу свалить только на него. Поэтому, чтобы я его не сглазил, чтобы не навредил ему своим гневом, чтобы иметь возможность в один прекрасный день показать внукам свой крест за боевые заслуги, старший по званию Ибрагима Секк каждую фразу своего перевода начинал с одних и тех же слов: «Капитан сказал, что…»

«Капитан Арман сказал, что тебе надо отдохнуть. Капитан сказал, что ты очень, очень храбрый, но ты очень, очень устал. Капитан сказал, что он очень, очень ценит твое мужество. Капитан сказал, что ты, как и я, получишь крест за боевые заслуги… Что? У тебя уже есть?.. Капитан сказал, что ты, может быть, получишь еще один».

Тогда мне стало ясно, я понял, что капитан Арман не хочет больше видеть меня на поле боя. Из слов, которые передавал мне старший по званию «шоколадный», награжденный крестом за боевые заслуги, Ибрагима Секк, я понял, понял, что семь отрезанных рук, принесенные мной в окоп, достали уже всех. Да, видит Бог, я понял, что на поле боя требуется лишь временное безумие. Пусть люди сходят с ума от ярости, от боли, пусть становятся буйнопомешанными, но только на время. Не навсегда. Как только атака кончается, свою ярость, боль, буйство надо запрятать подальше. Боль – ладно, ее можно принести с собой, но только оставить про себя. А вот ярость, буйство в окоп тащить нельзя, ни-ни, от них надо избавляться, а то тебе не позволят больше играть в войну. После свистка командира, после его сигнала к отступлению безумие – это табу.

Я знаю, я понял, что ни капитану, ни «шоколадному» Ибрагиме Секку, стрелку, награжденному крестом за боевые заслуги, не нужна никакая ярость в окопе. Видит Бог, я понял, что мои семь отрубленных рук для них – это как будто крики и вой, которые я принес в тихое, спокойное место. Ведь когда кто-то увидит отрубленную руку противника, он не может не подумать: «А если бы это был я?» Он не может не подумать: «Осточертела мне эта война». Видит Бог, после боя противника снова становится жалко. Долго наслаждаться страхом противника не получится, потому что ты и сам боишься его. Отрубленные руки – это страх, который переползает снаружи внутрь окопа.

«Капитан Арман сказал, что он благодарит тебя за отвагу. Капитан сказал, что тебе дается месяц отпуска. Капитан сказал, что он хотел бы знать, куда ты спрятал… ээээ… сложил отрубленные руки».

Тогда я услышал, как отвечаю без малейшего колебания: «У меня больше нет этих рук».

X